Есть люди, поступки которых поначалу вызывают оторопь. И только потом осознаешь, что их отважная решительность расширяет границы человеческих возможностей. Не только их собственные, но и наши тоже.
Маша Дягилева из Калининграда побывала в Германии. На первый взгляд, ничего необычного. Ну, поехала без сnутников, так ведь многие предпочитают путешествовать в одиночку. Не обращалась в турбюро, а сама все орrанизовала. Да, интернет дает такие возможности. Не сразу сказала родителям? Ох уж эти дети …
А оторопь … Маша -инвалид с целым букетом заболеваний и к тому же совсем ничего не видит. Мы уrоворили, и она согласилась: описать подготовку, само путешествие и, главное, свои ощущения, сомнения, вnечатления от поездки, а также сделанные выводы. Бесценный опыт не должен пропасть. Он поможет людям, которым надоело чувствовать себя инвалидами, которые хотят расширить границы мира и общения. К тому же, как утверждает Маша, такие путешествия моrут дать сильный оздоровительный эффект. Рассказ печатается без редактооского вмешательства в текст.
За двенадцать лет слепоты я так и не научилась ходить с тростью. Диабет, травмированный голеностоп, дороги и тротуары Калининграда — всё это вместе казалось непреодолимым препятствием. Я боялась даже подумать о том, чтобы выйти на улицу в одиночку. У друзей шла своя жизнь, напряжённая, как у всякого современного человека, в которой прогулка ещё большая редкость, чем выходной. Мир для меня съёжился в мобильном и компьютере. Я сидела дома, всё больше уставая от себя, своей комнаты, болезни и зависимости от других.
Иногда я сбегала. Были четыре короткие поездки в Москву, но только первая стала настоящим приключением — впервые в жизни я целых семь дней жила одна. В свою пустовавшую квартиру меня пригласил интернет-знакомый, оказавшийся чутким и решительным человеком. «Нельзя сидеть, Маша, — сказал он мне, — нужно вставать со стула».
Из продуктов, которые мы с ним закупили на неделю, я варила каши, резала салаты и жарила омлеты — себе, а гостям не всегда удачно пекла пироги, готовила плов и бутерброды, наслаждаясь самостоятельностью и иллюзией обычной жизни. До сих пор помню окрыляющее ощущение счастья и всемогущества, с которым я вернулась к домашним, уверенным, что все эти дни я гостила у московских родственников.
Но больше чудо не повторилось, потому что во второй раз я подхватила вирус и всё время провалялась в постели с высокой температурой, а третья и четвёртая поездки изначально посвящались медицине.
В феврале прошлого года жизнь в четырёх стенах стала невыносимой, появились проблемы со сном. Та волшебная столичная неделя вдруг вспомнилась так ярко, что у меня засосало под ложечкой. Стало ясно: пора бежать. Только не к докторам и не к родным. Хотелось чего-то совсем нового. Скажем… Побыть туристом! Но куда поехать, когда везде одинаково темно?
И мне вспомнился случайный разговор по скайпу. Мой ночной собеседник рассказывал о Гамбурге и своих тамошних друзьях; о том, как плавает по Альстеру на собственной надувной лодке; о снующих по газонам кроликах; о джаз-барах и клубах с живым звуком, где играют местные и заезжие группы, профи и любители; о дружеских «готовках-пати» (англ. party — вечеринка), когда гости вместе с хозяевами колдуют на кухне над чем-нибудь вкусным; об уютных квартирниках, которые стараются устраивать так, чтобы не особо беспокоить соседей.
Он рассказывал спокойно и обыденно, отчего нарисованный его густым голосом чужой город представлялся тёплым и домашним. Чем больше я вспоминала, тем желаннее становился Гамбург. Наконец я поняла, что поеду туда, чего бы мне это ни стоило.
Правда, нервы, собственные и родительские, я всё же решила поберечь и не стала рассказывать о своих планах маме с папой, помня их реакцию на мою идею отправиться — для начала в сопровождении хорошего знакомого, а потом и вовсе одной — в Москву, чтобы пожить там у тётушек и дядюшек. Мне не хотелось выслушивать то, что я неадекватна, не умею реально смотреть на вещи, хочу создать людям проблемы и вообще — думаю только о себе. Я боялась, что поверю в это и откажусь от своей затеи, а потому отложила признание до того, как получу визу. Если, конечно, получу.
Предательских «если» было много. Они роились в голове и терзали мыслями о разнообразных неприятностях, которые должны приключиться с человеком моего везения на чужбине. Чтобы как-то отвлечься, я занялась тем, что было проще всего и зависело по большому счёту только от меня — выбором дат.
Зима заканчивалась. Весну я не люблю. В летнюю жару попасть не хотелось. Оставалась осень. С ласковым солнцем, тронутыми жёлтым и алым листьями, без холодных дождей и сырых вечеров. Стало быть, сентябрь. В незнакомом городе мне была нужна компания, а потому начало недели не годилось — на мой взгляд, оно всегда слегка натянуто и неприветливо. Втягиваясь в работу, люди смягчаются и к выходным, несмотря на усталость, становятся милыми в предвкушении отдыха. Вечер пятницы, субботу и воскресенье, понятно, упускать было никак нельзя.
Почитав в сети сводки гамбургской погоды за последние несколько лет, я остановилась на днях со среды по понедельник в середине месяца. Затягивать визит не стоило. С одной стороны, я боялась, что никого не найду даже на эти пять дней, с другой — не хотела обременять людей, которые согласятся погулять со мной по городу.
То, что отъезд выпал на одиннадцатое сентября, ничуть не удивило, и я привычно стала ждать подвохов, как всегда веря только в хорошее. Оправдалось и то и другое: я неожиданно обрела чудесного провожатого и незадолго до отъезда узнала, что одиннадцатого будут бастовать профсоюзы польских железнодорожников (а половину пути предстояло ехать по Польше экспрессом польской же компании). Между тем, к тому моменту выбора у меня уже не было: поменять билеты значило потерять восемьдесят пять процентов их стоимости.
Железная дорога была единственным вариантом. Из-за глаукомы полёт на самолёте, по мнению врачей, мог обернуться для меня трагедией. Плыть паромами было бы очень здорово, но слишком сложно и долго. Поначалу я была настроена ехать автобусом, пока однажды ночью не проснулась от тревоги и не призналась себе, что меня сильно пугают двадцать с лишним часов в автобусном кресле. Страх был так велик, что шесть триста за билет туда-обратно больше не радовали (вместе с заверениями перевозчика в том, что я могу рассчитывать на любую помощь стюардессы в салоне и представителей фирмы при пересадке в Берлине). В ту же ночь Гугл сказал мне, что поезд Калининград—Берлин с этого года отменён. Я почувствовала себя обманутой и растерялась.
— Подожди, можно же ехать из Гданьска. До Берлина. Я ездил. Там пересядешь. Ну да, смотри, bahn.de пишет: Intercity Express, уходит в семь, приходит в шестнадцать.
— А автобус до Гданьска, насколько я помню, в шесть по нашему. То есть сутки в отеле и договоры с польским таксистом, чтобы он посадил меня в вагон. Замороченно и дорого, меня на такое точно не хватит.
Мой одноклассник немного помолчал.
— Я мог бы тебя отвезти.
— Это в три ночи выезжать.
— В четыре утра. Ну и что? Я всё равно буду брать отгул на одиннадцатое.
— А как обратно?
— Ну привезу и обратно.
С этим разговором я будто получила веское основание считать, что всё получится, и перестала казаться себе героем-первопроходцем, а скорее ощутила себя человеком, которому нужно собрать по частям то, что целым наяву он никогда не видел, но что в собранном виде непременно должно существовать, потому что это было бы логично.
Я не сомневалась, что у такого монстра как «Немецкие железные дороги» имеется служба поддержки инвалидов. Поиск на англоязычной странице — изучение немецкого я когда-то давно бросила в самом начале — официального сайта Deutsche Bahn по запросу barrier free (англ. Беспрепятственный) подтвердил: такой сервис действительно есть. В обмен на данные билета, сведения о наличии сопровождающих и багажа, а также о потребности в каком-либо медицинском оборудовании меня обещали совершенно бесплатно встретить у входа на гданьский вокзал, посадить в вагон, помочь пересесть с поезда на поезд в Берлине, встретить в Гамбурге и довести до ближайшей остановки общественного транспорта или стоянки такси. Кроме того, если бы захотела, я могла не распечатывать билеты, а получить их у сотрудников службы при встрече. Из obslugi osob niepelnosprawnych, куда я тоже написала через intercity.pl, ответили, что всё будет именно так и в полном порядке — мне не о чем волноваться.
Не то чтобы я волновалась —просто очень интересовал вопрос о туалете на борту: покажут ли мне, где он находится и как им пользоваться? Поляки в ответ промолчали, а немцы, извинившись, посоветовали обращаться к персоналу состава, который, по их же словам, не будет предупреждён о слепом пассажире. Конечно, можно было взять купе для инвалидов, где наверняка, как и в российских поездах (в чём я лично убедилась, съездив один раз в таком купе в столицу), есть кнопка вызова проводника, но я почему-то об этом даже не подумала. В конце концов, в вагоне будут люди, а, если верить Lingvo, польский и немецкий «туалеты» звучат очень похоже на английский и русский.
А вот с таксистом, если что (ведь мало ли что?), надёжнее было бы объясняться только на родном. После пары разговоров с русскоязычными водителями, которых я нашла через интернет, стало понятно, что с частниками мы друг другу не интересны. Они просили почасовую оплату, предлагали трансферы в аэропорт, обзорные поездки по городу, туры по гамбургским магазинам и автосалонам; я же искала людей, готовых не только привезти меня по нужному адресу, но и бережно довести до конкретного места.
«Taxi LUX», первое же русское такси в Гамбурге, предложенное мне Гуглом, оказалось именно тем что нужно: в их рекламе говорилось об индивидуальном подходе к клиенту. Я позвонила владельцу фирмы, вкратце обрисовала ситуацию и стала задавать вопросы, честно предупредив, что они могут быть глупыми. Заметив, что «глупых вопросов не бывает», Александр терпеливо и обстоятельно ответил на все. Да, я могла полностью рассчитывать на водителей (все говорят по-русски). Нет, то, что меня доведут от и до машины, ничего стоить не будет (оплата по тарифу, а тариф регулируется местными властями). Нет, я не буду ждать часами (по закону компания должна предоставить машину в течение шести минут, но в «Taxi LUX» всего семь автомобилей, поэтому будет здорово, если я буду делать заказ хотя бы за полчаса). Нет, цена не зависит от времени суток (разница только в водителях: вечером в клуб меня отвезёт один, а забирать ночью будет другой). И да, он гарантирует мою безопасность (в Германии, устраиваясь на работу в такси, водитель должен предъявить справку из полиции о том, что не привлекался к уголовной ответственности).
Интонации, ответы — мне всё понравилось, и я сохранила номер в контактах мобильного.
Но если благодаря калининградской «Пятёрочке» я знала, как это — ездить в такси вслепую, то как живут на ощупь в гостиницах, не имела ни малейшего представления. Как вообще найти ту самую, единственную из сотен гамбургских? Я снова позвонила однокласснику, и мы пошли на booking.com.
— Что ищем?
— Что-нибудь, где я буду уютно и по дружественной цене жить шесть дней.
— И спать пять ночей. Дружественная это сколько?
— Не знаю. А сколько? Наверное, не пять звёзд?
— Да уж наверняка. А… знаешь… — он задумчиво щёлкал мышью — наверное, три.
— Почему?
— Потому что под сто евро, скажу я тебе. В зависимости от района. Ты в каком районе хочешь?
— Вопрос на засыпку. Откуда я знаю? В хорошем. Или, может, что-то недалеко от вокзала…
— Можно совсем рядом, их тут куча. Двести, триста метров.
— Нет, тогда мне будет неловко звать такси. Звать, чтобы проехать триста метров?
— М-да?.. То есть я не читаю про, допустим, Novum Hotel Kronprinz Hamburg Hauptbahnhof?
— Новый отель наследного принца центрального вокзала Гамбурга? — засмеялась я.
— Типа того.
— Точно нет.
— Хочешь сказать, мы ещё и на название смотрим?
— А как же?!
— То есть Quality Hotel Ambassador?..
— Тоже проходим мимо.
И мы проходили. Мимо помпезных названий и комнат с дверями, имеющими следы взлома (спасибо постояльцам, оставляющим отзывы в сети!), мимо отелей в центре (в них дорого жить) и на окраине (из них дорого выбираться в центр), мимо гостиниц с дизайнерскими и историческими интерьерами (классно, но мне зачем?), мимо хостелов с весьма демократичными расценками и душем на этаже, мимо оживлённых трасс по соседству и отсутствующих поблизости деревьев.
— Да-а, как-то не густо у них там с правильными отелями.
— Угу. Буду спать на лавочке в парке.
У моего одноклассника на самом деле ангельское терпение, а я действительно никак не могла вообразить себя в не домашней обстановке. Мне было грустно представлять гостиничное утро, когда спросонья нужно бежать в душ, одеваться, добираться до столовой, искать там того, кто расскажет про выставленное на шведском столе, а после завтрака нальёт вторую чашку кофе (вдруг мне захочется вторую? такое бывает). О вечере тоже думалось с тоской: что это за вечер, если часа в два ночи нельзя выпить горячего чаю с чем-нибудь вкусным?
— Господи, так давай посмотрим апартаменты.
— Это что?
— Отели с мини-кухнями в номерах.
— Так чего ж мы?!
— А я знаю? Ты же не говорила.
Отель нашёлся сразу. «Appartementhotel Hamburg», тихая зелёная улица с единственным автобусным маршрутом, три с половиной километра от вокзала и четыре с половиной до ратуши — центра любого германского города, доброжелательный персонал, есть русскоговорящие служащие и последний свободный одноместный номер за пятьдесят девять евро.
Booking.com поблагодарил меня и подтвердил бронирование, а отель «заморозил на карточке сумму оплаты за одни сутки.
Я не поклонница «пластиковых денег». До поездки никаких электронных средств платежа у меня не было, что добавило мне пустых переживаний. Оказалось, что для дойче-бановских контролёров банковская карта является удостоверением личности: указанные в билете имя и фамилия пассажира должны были символ в символ совпадать с тем, что нанесено на пластик. В погоне за экономией я, где можно, старалась выгадать уж если не каждый евро, то каждые десять и с грустью наблюдала, как растут цены на билеты, которые я не могу купить, потому что нет кредитки, которой нет, потому что выбранный мною банк очень долго печатал карту в Москве, откуда она потом столько же добиралась до Калининграда. Поверить банковским служащим, ответственно заявлявшим, что имя и фамилия на карте будут указаны точь-в-точь так, как в договоре, я не рискнула.
Впрочем, билеты всё равно пришлось брать по частям, так как польская сторона до двадцатых чисел июля не открывала продажу на сентябрь, из-за чего у меня довольно долго одиноко лежал билет Гамбург–Берлин.
К июлю на карточку стеклись все деньги за работу, которую по случаю намечающейся поездки нашёл мне давний хороший друг.
— Значит, ты не считаешь мою задумку безумной?
— Я-то как раз полностью за.
— Почему?
— Потому что путешествия имеют оздоровительный эффект.
Я не стала уточнять, что именно он хочет этим сказать, а постаралась ограничиться воспоминанием о его «Ты очень бледна», заменившем приветствие при нашей встрече, когда он приехал на новогодние праздники из Петербурга, чтобы отдохнуть от кафедры психиатрии и своих психотерапевтических клиентов.
После покупки билетов и бронирования номера серьёзный удар по счёту нанесла медицинская страховка. Впрочем, это было предсказуемо.
Сначала выяснилось, что фирма, в которой страхуется для выезда за рубеж мой одноклассник, не обслуживает инвалидов. В другой страховой компании попросили подождать, долго совещались, после чего, не ответив ни да, ни нет, взяли номер телефона, чтобы перезвонить позже. Перезвонив, сказали, что вышлют мне электронный бланк заявления на страхование, и если их устроит то, что в него будет вписано, застрахуют. Три вопроса о вакцинации, один о беременности, один о хронических заболеваниях и один о противопоказаниях к планирующемуся путешествию. Интересно, что сказали бы мои эндокринолог, окулист и травматолог? Я закрыла файл и отправила в ответ вежливо-благодарственный отказ. В третьей конторе меня выслушали и предложили: «А давайте мы Вам поставим коэффициент пять, и застрахуетесь? За шесть дней выйдет девятьсот рублей». Я обещала подумать и позвонила в «Росгосстрах».
Агент «Росгосстраха» ни с кем не совещалась — совещаться с консультантами будут работники компании в Москве, когда получат заполненную медицинскую анкету и узнают мою группу инвалидности, об имеющихся хронических заболеваниях, лечебных и профилактических курсах, проведённых в течение последних шести месяцев, о принимаемых препаратах, их дозировках и кратности приёма, о том, рекомендованы ли мне исследования и проведение медицинских манипуляций в условиях стационара. Минувшие пять лет тоже попадали в зону внимания: имена и фамилии врачей, названия клиник, заболевания с полным диагнозом и указанием остроты процесса, тип и вид проведённого лечения, травмы с описанием осложнений и остаточных явлений.
Последний вопрос добавлял немного юмора: «Обеспокоены ли Вы состоянием своего здоровья в настоящее время? Если да, укажите, пожалуйста, причину».
За час до встречи, на которой я должна была получить свой экземпляр договора и отдать назначенные московскими специалистами пять тысяч триста рублей за программу «Комфорт», включающую предоставление переводчика в стационаре и визит третьего лица, я позвонила агенту и попросила встретить меня в холле,.
Мы встретились. Она поняла, что скрывалось под диабетической рейтинопатией. Разговорились.
— По пункту 14.2.2 ваших типовых правил получается, что фактически я плачу в десять раз больше просто за право получить ровно ту же помощь, которую получит человек без инвалидности.
— Да, фактически так, — вздохнула она.
Я расплатилась и поставила подпись, подтверждающую, что отвечала на вопросы полно и правдиво, проинформирована о том, что в случае предоставления заведомо ложных сведений страховщик вправе признать договор недействительным и что разрешаю любому врачу и лечебному учреждению, имеющим какую-либо информацию о моём здоровье, сообщить её ООО «Росгосстрах».
Чтобы закончить с медицинской темой, я поинтересовалась у Гугла, нужны ли какие-либо документы на провоз инсулина и шприцев-ручек через границу. Не нашла ничего вразумительного, быстро потеряла интерес к вопросу, решила положиться на авось и переключилась на поиски тех, чьими глазами буду смотреть на Гамбург.
Интернет пестрел объявлениями об услугах частных гидов, говорящих на русском. Набрала первый попавшийся номер, представилась и уточнила, та ли она Ольга, которая приглашает на автомобильные и пешие прогулки по Гамбургу, близлежащим городкам и живописным за?мкам. Ей очень приятно; да, это она; чем она может помочь? Я сказала, что хотела бы в сентябре погулять по городу, что я слепа. Может быть, оборвалась связь — желания выяснять не возникло.
Телефон Михаила нашёлся на похожем ресурсе, позвонила. Он оказался бывшим российским инженером-конструктором. Голос звучал молодо и немного застенчиво, а фоном всё время слышались счастливые улюлюканья играющего во что-то ребёнка. Михаила слегка смутило то, что я не вижу: он никогда не водил таких экскурсантов, но попробует — прогуляется со мной по старой гавани, где есть о чём рассказать, например, о… А если я совсем не вижу, то мне, наверное, будет интересно побывать в музее «Диалог в темноте», в котором абсолютно темно, посетители ходят с тростями по лестницам, песку, асфальту, слышат шум улицы. А ещё есть ресторан с таким же названием, где… Я тактично перебила его, предложив обговорить маршрут ближе к встрече. Михаил согласился и сказал, что берёт сто двадцать евро за три часа. Как договаривались, я связалась с ним в первых числах осени, поблагодарила и извинилась («Изменились планы»).
На сайте какой-то туристической компании висела заметка о гидах-волонтёрах. Не ожидая взамен ничего кроме вежливого общения, обычные Гамбуржцы (в основном люди за сорок) приглашали пройтись по городу, послушать их истории о его жизни, увидеть любимые ими уголки. Из всех городов-участников проекта «City-Greets» («Городские приветствия») только в Гамбурге он был поддержан администрацией. Это был идеальный вариант!
Я оставила заявку на hamburg-greeter.de: указала язык экскурсии, желательную и запасную даты, номер немецкого мобильного (в июне одноклассник привёз мне из Берлина симку с десятью евро на балансе), рассказала немного о себе, о том, куда хотела бы сходить, о чём услышать. Робот ответил мгновенно, а сами «Hamburg-Greeter» молчали.
Через неделю я снова отправила заявку. На этот раз с адресом, по которому остановлюсь, и припиской, что не вижу двенадцать лет (возможно, люди растерялись, посчитав, что показывать город нужно слепому от рождения), что училась в художественной школе, и поэтому неплохо представляю описываемое. Ответ пришёл на следующий день: мне ищут подходящего человека.
Гизела оказалась доктором психологии и бывшим профессором Гамбургского университета. Она писала, что её приводит в восторг мысль о нашей встрече, потому что я стану её первым русским гостем, первым незрячим гостем и первым гостем в этом году, общение с которым будет происходить на английском.
Это было чудесно: по крайней мере часа на два у меня есть замечательное общество!
Но больше хождения по сети ничего не дали. Всё что встречалось было похоже одно на другое: за сто двадцать евро в течение трёх часов русский водитель-гид на машине и пешком — по магазинам, порту, главным достопримечательностям, старинным окрестностям. И мне почему-то делалось от этого скучно. Иногда попадалось лаконичное «Переводы в музеях», но оно тоже не вдохновляло.
Я откладывала поиск, снова возвращалась к нему, ходила по площадкам вроде bewelcome.org, globalfreeloaders.com и couchsurfing.com, где собираются люди, предпочитающие так называемый отдых по обмену — без туроператоров, гостиниц и гидов, а просто в гостях друг у друга по всему миру. Профили пользователей расстраивали, потому что мне казалось, что о себе так легко, интересно и весело я не напишу, показать Калининград не сумею, да и гостей поселить мне негде. И раз так, значит, на этих сайтах делать нечего — они не для меня.
А что для меня? Я листала страницы с рассказами о Гамбурге. Эльба, сливающаяся с Северным морем, море, вобравшее Эльбу. Огромный порт в сыром сером утре, портовые огни во влажных фиолетовых сумерках. Громадные басистые контейнеровозы, юркие заливистые буксиры, открыточные прогулочные кораблики и трудяги-паромы, состоящие на службе в городской транспортной сети. Земля, расчерченная пунктиром двух с половиной тысяч мостов, перекинутых через сплошные линии каналов и улиц. Живописный мостик Ручеёк фей, охраняемый двумя каменными львами, и трёхпролётный Ломбардский, украшенный фигурами лебедей, дельфинов, раков и лягушек — сложная инженерная комбинация железнодорожного и автомобильного мостов. Зависший над водой Хафенсити, футуристический город на сваях, растущий на территории старого порта, со строящейся филармонией — стодесятиметровой волной из стекла и бетона, в хрустальном гребне которой отразились Гамбург, водяная гладь и небо; с краснокирпичной неоготикой грандиозного Шпайхерштата — города портовых складов двух прошлых веков с маленькими башенками, альковами и орнаментами из коричнево-красной глазурованной терракоты. Пароход из тёмного кирпича, ставший на якорь на юго-востоке Гамбурга — экспрессионистский Чилихаус, одиннадцатиэтажный склад и самый элегантный офисный центр. Раскидистый «Плантен ун бломен» с музыкальными цветными фонтанами, садом роз и важно разгуливающими гусями. Стотридцатидвухметровый медный шпиль церкви Святого Михаила, золотые стрелки её башенных часов – самых больших в стране – и обзорная площадка над вечно прекрасным Гамбургом.
Третий раз в жизни я пожалела до слёз, что ослепла, забросила поиски компаньонов и занялась подготовкой визовых документов.
Пока все мои были на работе, мы с добрым знакомцем ездили фотографироваться, оформлять банковскую карту, получали выписку со счёта (доказательство того, что я не стану попрошайничать в Евросоюзе) и сидели в Пенсионном фонде в очереди за справкой, которую, в соответствии с требованиями немецкого консульства, я приложила к остальным бумагам как гарантию моего возвращения на родину.
Походив по интернету, я выяснила, что, Германия не взимает с инвалидов консульский сбор. Тридцать пять евро в мою пользу.
Утром восьмого августа я выскочила из-под одеяла, оделась, глотнула чаю и спустилась вниз, через несколько минут подъехал одноклассник.
—Слушай, извини. Я билеты, подтверждение брони, программу, этого, пребывания, которую ты вчера скинула — всё возле принтера забыл, пришлось возвращаться.
— Да я сама только вышла — мама чего-то сегодня задержалась.
Проверяя документы, девушка за пуленепробиваемым (?) стеклом спросила, бывала ли я в Германии, зачем еду в Гамбург и как буду добираться до Гданьска. Ответила, что была давно, еду, чтобы посмотреть город, а в Гданьск довезёт знакомый.
— Я ксерокопию страховки на машину принёс. Отдать вам?
Через неделю он позвонил:
— Ну что, Маша…
— Ну и что?
— Догадайся с трёх раз.
— Ну не тяни!
— Дали тебе визу.
— Правда?
— Угу, смотрю сейчас на неё.
— Чёрт!
— Попросить отклеить обратно?
— Ни-ни-ни!!! Я думала, хоть они меня остановят…
— Поздно.
Вечером я показала маме загранпаспорт. Помолчав, она бросила: «Самоубийца». Я рассказала ей о такси, о мини-кухне, о профессоре Гамбургского университета. Про Гизелу, вышло, кажется, немного путано, было ощущение, что мама подумала, будто все эти пять дней я проведу с доктором психологии. Возможно, она просто сделала вид, а может быть, на самом деле показалось.
Весь оставшийся август прошёл в метаниях между двумя мыслями. Первая — о том, чтобы остаться в Гамбурге одной: жить в отеле, ездить на такси из отеля в церковь послушать хор или орган, из церкви в ресторан, из ресторана в парк (возьму с собой трость, потренируюсь), из парка в какое-нибудь уютное кафе, из кафе в кино или театр (наверняка есть такие, в которых показывают фильмы и дают спектакли на русском), опять туда, где можно перекусить, а потом в клуб (Гамбург, говорят, вторая, после Нью-Йорка, столица джаза), мюзик-холл или концертный зал. С другой стороны, не отпускала мысль всё-таки ещё поискать спутников, в социальных сетях например.
В результате дело не двигалось. Начинала смотреть в интернете рестораны и кафе, приходила в ужас от их обилия и черепашьей скорости, с которой нахожу информацию — адрес, меню, цены, километраж пути от гостиницы (чтобы прикинуть стоимость такси), бросала; бралась за текст, который можно будет разместить в подходящих соцсетевых гамбургских группах, и оставляла затею, потому что не знала, как рассказать о себе с юмором, а не сарказмом, попросить так, чтобы не вызвать жалость, скорее даже предложить чем попросить.
В конце концов я разозлилась, махом написала сообщение и опубликовала его на стене одной из групп во вконтакте. Прошла неделя, никто не ответил. А время поджимало, до отъезда оставалось десять дней. Я стала просыпаться задолго до будильника от неприятного ощущения, будто в теле разом сжались все сосуды — мне было страшно, что поездка окажется не такой замечательной, какой могла бы, будь у меня компания, что всё время я просижу в отеле, заказывая пиццу.
И опять выручил друг-психотерапевт, предложив вывесить моё обращение в гамбургских сообществах в фейсбуке и на своей странице во вконтакте с просьбой о перепосте. При мысли о пятистах человеках, значащихся у него в друзьях, я воспрянула духом. Благодаря совету подруги, новый текст вышел не такой просительный и колкий, как первый, за три дня получил полтораста «лайков» и разошёлся почти по сотне страниц.
Первым пришло письмо от Галины. Она с радостью погуляет со мной по городу, покажет места, в которых мне хочется побывать, и те, которые любит сама. Есть только один нюанс: у неё плохой слух. Я некоторое время посомневалась, представляя себе пару из незрячего и слабослышащего, но потом мне стало стыдно за эти сомнения, и я согласилась. В следующем письме Галя очень живо рассказывала об улицах и районах Гамбурга, где с удовольствием гуляет сама. Третье её письмо тронуло меня особо — в нём был очень здраво и заботливо составленный план наших прогулок на все пять дней.
Второй написала Наталья, начальник отдела группового туризма украинской турфирмы. Она поделилась телефоном Игоря, очень знающего и увлечённого своим делом гида, впечатлениями от Гамбурга, от «Cotton Club» — старейшего гамбургского джаз-клуба, от порта и тамошних вкусностей.
«Я вас встречу, я буду вас сопровождать», — выслушав меня, сказал Игорь, а первый его вопрос был о том, нашла ли я, где жить. От денег он отказался.
Третье письмо пришло от Марии. Она была готова встретиться со мной в один из дней и приглашала в бар на коктейль по случаю своего дня рождения.
Друг однокурсника моей подруги Даниил сказал, что будет рад куда-нибудь со мной сходить и дал свой телефон.
Тем временем мы с мамой ходили по магазинам в поисках удобного чемодана на колёсиках, как оказалось — задумчивого чернильного цвета с двумя красными наклейками «Alain Delon», которые мама не заметила. В чемодан влезли ноутбук и подушка — в отзывах об «Appartementhotel Hamburg» писали, что там неудобные плоские и комковатые подушки, — на этом он закончился. Пришлось выложить ноут и взять наволочку.
Чем ближе к отъезду, тем чаще я задумывалась, не даст ли мне кто-нибудь пару уроков хождения вслепую. И в конце концов позвонила своему новому знакомому — старшему лейтенанту инженерных войск, потерявшему зрение в результате подрыва на мине в Чечне, который с тростью ходит ловчее многих зрячих. Он с готовностью согласился провести занятие. За два часа я познакомилась со всеми мусорными баками во дворе, нашла правильный поворот, почувствовала спиной дерево, поняла, что зашла в проулок между домами и, выбравшись из неплотной группы припаркованных автомобилей, нащупала тропинку в траве. Страха не было, скорее — любопытство и азарт. Старлею блестяще ассистировал его зрячий друг, обладающий редким умением не подсказывать, а помогать понять, что происходит. Он был моей страховкой и спокойствием.
Шестого сентября мы со знакомым поехали в обменник за валютой. Садясь с евро в машину, я ощутила боль в горле. Вечером начался насморк. Шесть таблеток ремантадина и две амоксиклава 500/125 на ночь, но чуда не произошло — утром градусник показал тридцать семь и шесть. Я предупредила маму: «Мы ведём себя так, как будто ничего не случилось и всё идёт по плану».
Болела я неправильно. Вместо того чтобы лежать в постели, пить лекарства, клюквенный морс на меду и спать до позднего утра десятого сентября, я паниковала, расспрашивала Гугл о том, можно ли и как поменять даты в визе, не меняя самой визы, пыталась собирать вещи в поездку, мучила друзей и знакомых вопросами, что делать и насколько опасно ехать с гриппом, порывалась написать всем откликнувшимся гамбуржцам, что не приеду, корила себя за то, что дам людям повод усомниться в подлинности истории со слепой туристкой (и в следующий раз они не воспримут всерьёз чьё-нибудь подобное объявление) и за то, что не выпила таблетки сразу по возвращении из обменника.
В понедельник, девятого я позвонила в консульство и узнала, что изменить срок действия визы в данном случае нельзя, и нужно получать новую, что при подаче документов меня попросят объяснить, почему я не поехала, и будет лучше, если у меня будет справка от врача, что эта история не должна осложнить получение новой визы, но…
На следующий день позвонил мой товарищ-военный и сказал, что через час, как обещал, завезёт свою трость (она оказалась намного удобнее моей). «Я остаюсь дома». — «С ума сошла? Приеду, разберёмся». Пока я готовила кофе, он шуршал каким-то пакетом и извинялся, что не посоветовался со мной, говорил, что, может быть, это не в моём вкусе, но он подумал, что у меня, возможно, до этого просто руки не дошли, что я конечно же могу отказаться… «Ну не пугай. Что ты сделал?». — «Подойди — сама увидишь». Я подошла. Перед ним на столе лежала горка янтарных сувениров. «Я подумал, что это лучше чаевых». — «Сколько я тебе должна?» — «Одну поездку в Гамбург. Если ты сейчас не поедешь, то потом себе этого не простишь».
Я проводила его в пять вечера и пошла в душ с мыслью о том, что если после станет хуже, то точно никуда не поеду. Под тёплой водой я согрелась, кашель исчез и нос задышал свободнее. В десять знакомый привёз меня домой с наклеенными на ногу эластичными лентами: по счастью, у моего лечащего травматолога было ночное дежурство и он согласился сделать кинезиотейпирование, – у меня нарастала тревога, и я подстилала соломку где только могла.
Укладывать вещи мы с мамой закончили в три ночи. В четыре утра одиннадцатого сентября я села в машину одноклассника всё с теми же тридцатью семью и шестью, чемоданом, в котором помимо всего прочего лежала косметичка, набитая лекарствами, с подушкой, пледом и мамиными напутствиями: «Доезжайте до Гданьска и возвращайтесь».
В сто концов убегают рельсы
Сев в машину, я задала дурацкий вопрос:
— Тебе точно не будет обидно, если на вокзале я пойму, что не в состоянии ехать, поглажу вагон, и мы вернёмся?
— Точно, — улыбнулся одноклассник, по моей милости оставшийся этой ночью без сна.
И обострённое гриппом чувство вины приутихло. Да и в самом деле, чего уже было переживать? Что сделано, то сделано: снова заставила родителей волноваться, обеспокоила друзей и знакомых, потратила (и ещё потрачу) кучу денег, которые могли бы пойти на гораздо более насущные вещи. «Сожалеть буду после, — решила я, — вот потрогаю поезд, тогда и… Или всё-таки в отеле?.. Кстати об отеле…»
— Ты знаешь, что меня могут не пустить в гостиницу?
— Ну-у… теперь да. А почему?
— Мама прочитала на русскоязычном booking’е, что «Appartmenthotel Hamburg» не принимает инвалидов.
— А помнишь, там в отзывах кто-то писал, что к ресепшену ведут довольно высокие ступеньки?
—То есть ты думаешь, это касается только людей на колясках?
— Угу.
— А если нет?
— Тогда звони — будем искать отель в онлайновом режиме. Но я больше чем уверен, что тебя никто не прогонит.
— Хорошо тебе…
Спустя час пришлось вылезать из тёплой машины. На пограничном переходе в такую рань было пусто (ещё один автомобиль, помимо нас) и оттого гулко. В холодном воздухе длинный звук хлопнувшей дверцы показался тоскливым. Мне вдруг стало грустно и отчётливо представились папа с мамой.
— Почему едете так рано? — Ох уж эти девушки за пуленепробиваемыми стёклами, листающие твои документы…
— На поезд, — с лёгкой небрежностью ответил мой одноклассник. Я подтверждающе кивнула.
У поляков было на час раньше, пустее и гульче, пахло кофе, осенью и приключением. Тонкая нежная печаль, обнявшая меня на прощание на нашей границе, осталась ждать дома, уступив место ознобу и нетерпеливому волнению. Точно не помню, но кажется, нас ни о чём не спросили. Шли пятые сутки гриппа и вторые — бодрствования, впереди была дорога, и нужно было хоть немного поспать. После таможни я перебралась назад и всё время до Гданьска провела лёжа на заднем сиденье, обнимая любимую подушку, кутаясь в плед и стараясь уснуть. Когда, смирившись с пробирающимся из багажника холодком, я наконец задремала, мы приехали. До поезда оставался час — то что нужно для традиционной предотъездной программы чашкачаютуалет.
Вокзальный «Макдональдс» ничем не удивил. Вялая картошка фри, пластмассовая палочка вместо чайной ложки и пакетик с заваркой, в фирменном бумажном стакане — пол-литра кипятку, которого как раз хватило на то, чтобы согреться, запить антибиотик и растворить шипучий АЦЦ. А вот туалет озадачил. Спустившись по узкой лестнице, ведущей в полуподвальное помещение и круто поворачивающей перед самой дверью, среди обычных кабинок мы обнаружили просторную кабинку для колясочников. Видимо, откуда-то в туалет вёл потайной пандус или ходил секретный лифт.
Вернувшись в холл, я быстро замёрзла, поэтому на улицу, встречаться с представителями obslugi osob niepelnosprawnych гданьского вокзала пошёл мой одноклассник, а я с чемоданом осталась кашлять и сморкаться возле огромной урны, в которую было удобно складывать бесконечные бумажные платочки.
Их было двое — один постарше, другой помоложе, — в чёрной униформе, по словам моего провожатого, походивших скорее на секьюрити, чем на сотрудников службы поддержки путешествующих инвалидов. Они поздоровались, вежливо и несколько удивлённо. Догадавшись о причине их недоумения, я положилась на своего спутника как на переводчика и торопливо объяснила, что в письме честно предупреждала польского диспетчера: на вокзале в Гданьске со мной будет друг и помощь не понадобится. Покивав в ответ («До?бже, нех бе?ньдзже так»), они крепко подхватили меня под руки, и мы опять зашагали по ступенькам — вниз, на перрон. На совесть зажатая с двух сторон, я едва касалась лестницы подошвами. Одноклассник шёл сзади налегке.
По перрону гуляли немногочисленные пассажиры, задувал из туннеля ветер. Я ёжилась и дрожала, но при этом совсем не думала о том, чтобы вернуться домой. Во мне бушевал оглушительный детский восторг, какой я испытывала, когда мне было пять–шесть–семь, наблюдая, как мама достаёт из-под шкафа и раскрывает потёртый кожаный чемодан с клетчатой подкладкой, — мы летим к дедушке с бабушкой! Я ждала чудес. Похожих на те, какими для маленькой меня были Новый год и самолёт. И всё вокруг: шарканье ног по каменному полу, сквозняк с легким запахом подземелья, польская речь, мягко льющаяся рядом, — казалось торжественным и таинственным, как светящийся на конце крыла огонёк, медленно плывущий в лиловом небе над розовыми клуба?ми облаков; как наряженная ёлка с тусклыми отблесками уходящего дня в колышущейся мишуре, на боках разноцветных стеклянных шаров и лампочках ещё не включенной гирлянды.
Подошёл поезд. Шаг — и я внутри. Коридор, ближайшее ко входу купе, обстановка, изученная при покупке билета по найденным в сети фотографиям: прозрачные дверцы со шторками, шесть мест, крошечный столик у окна, мусорка под ним. «No-no, — растеряв все слова, замахала я руками, показывая польскому помощнику, чтобы он оставил чемодан на полу (с багажной полки мне, в случае чего, было его не стащить). — Дзжинку?ю». — «Вшисткие?го наилепше?го, пани!». К сожалению, я не знала, как ответить по-польски «И вам всего хорошего!», поэтому просто ещё раз сказала спасибо.
— Ну что?.. Ничего так. Газетки у тебя тут есть, — огляделся мой одноклассник.
— Где?
— В кресле напротив.
Я нащупала газеты:
— Сегодняшние?
— Вроде… да.
— Прекрасно! А то как же я без свежей прессы?
— Даже не знаю, — поддержал он шутку нарочито удручённым тоном. — А спинка и правда чуть-чуть как бы откидывается.
— Как?
— А вот опусти руку. Нашла? Там рычаг под сиденьем. Нажимаешь и — оп! — малость выдвигаешься вперед.
— М-да… Не то чтобы очень комфортно, но…
— Да уж. Зато из-за подлокотника — нет-нет, который у стенки, да — вынимается столик.
— О! Слушай, вынимается. Супер.
— Угу. А другой можно поднять, кстати. Как ты хотела.
— Ура! Волшебно. Если б тут ещё печка была…
— Есть. Может, включат. Ну что, побежал я, наверное? А то время… Звони, если что. Ну и просто так.
Мы обнялись. В последние секунды неожиданно короткой стоянки он, пытаясь хоть отчасти спасти наш план, заскочил в вагон и заглянул в купе:
— Туалет у тебя прямо за стенкой.
— Спасибо! — Только кто же теперь покажет, как он устроен…
Состав тронулся. Вагон слегка покачивало. Много меньше, чем наши поезда, но всё равно убаюкивающе. Шесть часов до Берлина… Не жарко… И правда, как тут без прессы? Я взяла одну газету — толстенькая! — подняла ручки кресел, надула прихваченную дорожную подушку, скинула туфли и с удовольствием растянулась на мягких сиденьях купе первого класса, накрывшись курткой и обернув ноги печатными страницами. Да здравствует газета — одеяло бродяг всего мира!
В полудрёме я провела бо?льшую часть пути и очнулась от того, что в купе кто-то появился. Закрыть глаза и вновь провалиться в сладкое забытьё, занимая три места вместо оплаченного одного, когда напротив сидит кто-то незнакомый, не получалось, пришлось подниматься. Села, натянула куртку, обулась. В молчании было очень неуютно. От неловкого ощущения меня отвлёк вошедший контролёр — я узнала его по польскому «би?лет», — но когда он ушёл, в голове вновь завертелись беспокойные мысли: «Заговорить? О чём? Кто вообще передо мной? Куда деть взгляд? Эх, надо было проверить, не зашторено ли окно…» Помог макдональдсовский кипяток. В конце концов, почему нет? Попутчика ведь может больше и не случиться, а у меня ещё три поезда впереди — один туда и два обратно. Я собралась с духом и впервые за много лет заговорила на английском:
— Извините, не могли бы вы мне помочь?
— Да, — ответили мне приятным мужским голосом. — Что я могу для вас сделать?
— Дело в том, что я слепа. Покажите, пожалуйста, где здесь туалет и как им пользоваться.
— Конечно, без проблем.
Он повёл меня за собой, а потом, всё так же держа за руку, показал, что где в уборной, касаясь моими пальцами всех кнопок (мыло, вода, смыв), крана, крышки унитаза, выпуклостей под отсеком для использованной бумаги и держателя с рулоном чистой. Да-да, я всё запомнила, спасибо; нет-нет, обратно попробую дойти сама.
Через пару минут ручка задёргалась и дверь стала открываться. Остановив её ногой, я от неожиданности и испуга крикнула в образовавшуюся щель: «Что такое?!», потом спохватилась и добавила «Occupied!» и «Зае?нто!». Какой из трёх языков сработал, не знаю, но давление снаружи ослабло, и я опять (?..) заперлась.
Огорошенная происшествием, выйдя, я сразу же запуталась в дверях.
— Нет, не сюда, — попутчик поймал меня за локоть, потянул на себя и сообщил: — Пока вас не было, проверяли документы. Я сказал, что вы в туалете.
— Благодарю.
Выходит, я оказывала сопротивление пограничникам?.. Ну и сами виноваты: в наших поездах туалеты на границах проводницы закрывают.
Мы вернулись в купе, познакомились и разговорились: он на английском хорошем и тренированном, я — на плохом и полузабытом. Его звали Штефан. Ему было пятьдесят, но, как мне показалось, голос звучал моложе — лет на тридцать пять. По-моему, его чуть-чуть задели эти слова. Он поинтересовался, откуда я, зачем еду в Гамбург, и любезно ответил на вопросы о том, что думает о моей идее путешествовать одной; не будут ли люди раздражены и недовольны, если я попрошу их о помощи; насколько опасно гулять по Германии вслепую — с незнакомыми и в одиночку; интересно ли, на его взгляд, общаться с инвалидом — человеком, который в чём-то ограничен больше остальных.
Эти вопросы тоже были глупые и наивные. Но мне нужно было их задать. И записать ответы на диктофон. Чтобы кое над чем подумать самой и, быть может, предложить поразмыслить другим. Просто за время подготовки к поездке я всё же успела услышать несколько фраз, задевших мой комплекс неполноценности: «Одной в Гамбург? Родители тебя не отпустят», «Подумай: ты хочешь взвалить на людей такую обузу!», «Почему ты не можешь самоутвердиться, съездив, например, в Петербург? Почему обязательно заграница?», «Ну доехать ещё ладно, но чтобы там с вами кто-нибудь ходил … Сомневаюсь».
— Мне взять ваш багаж? — спросил Штефан, когда мы подъезжали к Берлину.
— Буду вам очень признательна, — я снова почувствовала себя неловко, но в своём письме Mobility Service подчёркивали, что их служащие не поднимаются на борт, а проводница, приносившая нам чай, больше не появлялась. На самом деле, не было ничего сложного в том, чтобы идти и везти за собой чемодан, но начинала сказываться усталость: временами я вдруг переставала оценивать ситуацию и просто плыла по течению.
Минуты до остановки прошли в тамбуре под рассказ Штефана о Berlin Hauptbahnhof. В начале двухтысячных на берегу Шпрее, специально для этого подвинутой в сторону, выстроили урбанистический дворец из стекла и металла. Три его этажа заливает солнце, ещё пять — теснят под землёй реку, солнечные батареи, вмонтированные в изогнутую стеклянную крышу, дают энергию панорамным лифтам, магазинчикам и уютным кафе, а по ночам его прозрачные стены расцвечиваются огнями иллюминации. Самый молодой и большой вокзал Европы, новая столичная достопримечательность, первый в истории Берлина главный железнодорожный вокзал, тысяча двести составов с тремястами тысячами пассажиров ежедневно и гигантская украшенная ель на Рождество.
Вагон остановился, двери раскрылись, мой попутчик вышел. Я оперлась на чью-то поданную руку и тоже ступила на платформу, окунаясь в негромкий густой гул поездов, людских голосов и чемоданных колёс.
— О’кей, вас встретили, — сказал Штефан, пожелал мне удачи, и его шаги смешались с миллионами других.
Встречавшего звали Алекс. Он был большой, спокойный, ловкий и очень быстрый. Едва поспевая за ним, я не заметила, как мы оказались на эскалаторе. И это было удивительно, потому что чудесные лестницы, бегающие между этажами в калининградских супермаркетах, казались мне какими-то хищными и немного пугали. Я всегда шагала на них только по команде своего спутника, после того как мы дожидались «правильную» ступеньку, которая иногда всё же ухитрялась вывернуться из-под ноги.
В двух словах повторив на эскалаторе рассказ Штефана о вокзале, мой сопровождающий молчал, и в отсутствии его комментариев было занятно разгадывать происходящее, опираясь на логику и ощущения. Вот пройдя с десяток метров, мы остановились перед стеной, Алекс потянулся к звонку, и впереди, приглушённые закрытой дверью, поплыли мелодичные переливы. Вот отъехала дверь, и мы вошли внутрь. Несколько жизнерадостных голосов скорее дружелюбных коллег, чем праздных друзей наполняли небольшое помещение с голыми стенами. Заскребли по бетонному полу деревянные ножки отодвигаемого передо мной стула, и какая-то женщина, сбиваясь с английского на немецкий, спросила:
— Чаю? Чёрный, зелёный? Это бесплатно.
— Спасибо. Чёрный, пожалуйста.
Села: сиденье твёрдое. Попыталась придвинуться к столу — стул оказался очень тяжёлым. Чтобы не наделать грохоту, просто примостилась на краю. Шум вокзала сюда не проникал, говорили вокруг по-немецки, напоить обещали даром… Я почувствовала себя сиротливо. Принесли чай, но даже уютное звяканье ложечки о блюдце не улучшило настроения: что я тут делаю, куда еду, кто вообще меня там ждёт? Чай был невкусным, из пакетика, но горячим, в приятной на ощупь чашке. Захотелось расплакаться.
А потом мы с Алексом покупали самый дорогой в моей жизни литр питьевой воды и, боясь опоздать, почти бежали на платформу номер семь, откуда я уезжала в Гамбург. Но где-то в железнодорожной системе произошла заминка, и теперь мы стояли и ждали поезда. Я держала Алекса под руку, прислушиваясь к Berlin Hauptbahnhof, вокзальным объявлениям и своему голеностопу.
— Много у вас работы?
— Много, каждый день люди приезжают и уезжают.
— Люди с инвалидностью?
— Да.
— Без сопровождающих? — не унималась я.
— Да.
На этот раз Алекс поднялся на борт, усадил меня в одинокое кресло возле окна, быстрым — я не успела и рта раскрыть, чтобы воспротивиться — отработанным движением легко забросил чемодан на полку, попрощался и вышел. Вагон был некупейный и, несмотря на первый класс, полный. Люди разговаривали, чихали и смеялись, а совсем скоро начали стучать посудой и шуршать конфетными обёртками. Мне обеда не предложили, сладкого не хотелось, беседовать было не с кем (дедушка в кресле напротив мирно похрапывал). Делать было решительно нечего, и я задумалась.
Из дремотных мыслей в реальность меня вернула звонкоголосая немка, по мобильнику просившая диспетчера такси перенести заказ на двадцать минут. Да-да, помню, новое время прибытия объявляли, и даже на двух языках. Наверное, надо бы и мне… Но когда я наконец позвонила, выяснилось, что жёлтый «Мерседес» с чёрной эмблемой «Taxi Lux» на дверце и водителем по имени Игорь уже ждёт меня у южного входа в вокзал. Упс…
Мы подъезжали. Динамик извинялся за произошедшую задержку, благодарил за выбор «Немецких железных дорог» и желал всем хорошего дня. Подошла проводница, предлагавшая конфеты, попросила не волноваться, сказала, что поможет с чемоданом и доведёт до выхода. А я так устала, что и не волновалась.
Центральный вокзал Гамбурга шумел громче берлинского и слабо пах жареными пирожками. Встретившая меня женщина была немногословнее Алекса и ещё проворнее, чем он. Мы долго метались с ней перед южным входом в поисках ожидавшей меня машины, и я уже не прислушивалась к своему набегавшемуся за сегодня суставу — он хотя бы подстрахован целебными ленточками, а сосредоточилась на струйках пота, стекавших по спине: гипогликемия или физическая нагрузка?
После того как чемодан в руке моей помощницы скрипнул особенно жалобно, я догадалась-таки достать телефон и попыталась набрать владельца такси. Открыв контакты, мобильный завис — немедленной помощи ждать было неоткуда. Стремительная ассистентка из центра поддержки инвалидов передала чемодан мне, велела никуда не уходить и побежала искать жёлтый «мерседес» одна. А я смирилась с ежеминутно растущей стоимостью предстоящей поездки и стала вслушиваться в окружающее.
День стоял тихий и казался бессолнечным. Неподвижный воздух был приятно прохладен и лишён запахов. Ходили люди, ездили машины — обычные городские звуки, но раздавались они мягко, будто не на улице, а в большой аккуратной комнате. Город представился мне нарисованным пастельными карандашами на листе светло-серого картона. Это впечатление первых привокзальных минут останется на все пять дней, даже гремящий джазовый поезд, толкотня Репербана и пронизывающий ветер на палубе старого теплохода не изменят моего ощущения уютной приглушённости и домашности Гамбурга.
Вернулась дойче-бановская служащая: такси нашлось! Мы дошли до автомобиля и тепло попрощались, когда я удостоверилась, что такси именно «Lux», а водителя зовут Игорем.
— Странная женщина…
— Почему?
— Удивилась, что у меня жёлтая машина.
— Правда? А какую она ожидала увидеть?
— Чёрную. С жёлтым «мерседесом» на дверце. Куда вас отвезти?
(Господи, неужели мой английский ещё хуже, чем думала?!)
Я назвала отель с адресом и все три километра расспрашивала Игоря про то, где можно послушать и съесть что-нибудь типично гамбургское, искренне сочувствуя в душе ему и другим таксистам, вынужденным изо дня в день отвечать на подобные вопросы.
— Ну вот и Венденштрассе. А это, кажется, отель. Только как же к нему подъехать? Ага, вот тут повернём.
И мы повернули.
— «Apartment Hotel»?
— Да, — кивнула я.
И мы вошли.
В горячем аромате кофе струилась музыка и расплёскивалась смехом беззаботная болтовня. Вот тебе и три звезды! Из-за стойки регистрации с нами приветливо поздоровались два молодых человека. Перебросившись с ними парой фраз на немецком, Игорь сказал:
— Ну, Мария, вы в надёжных руках! Звоните, будем вам рады!
Мы попрощались, и он ушёл, а я отдала в надёжные руки распечатанное письмо от booking’а. В ответ деловито защёлкали клавиши.
— Вы бронировали номер сегодня?
— В июле.
Клавиши защёлкали опять. Но тщетно: меня не было в списках этого кофейного рая. Я не сразу поняла, что произошло, и продолжала улыбаться, стараясь глядеть в сторону стучавшего по клавиатуре. Молодые люди отреагировали по-разному. «Я вызову вам такси», —быстро сказал тот, что стоял. «Пожалуйста, мадам, не волнуйтесь», — участливо и как-то даже вкрадчиво произнёс тот, что сидел. Кажется, я продолжала улыбаться и молчать, потому что ничего другого в голову никак не приходило. И тогда первый снял трубку с телефонного аппарата: «Вам, наверное, лучше русского водителя?» Одновременно с ним второй снова взял со стойки мою распечатку, которую только что туда положил: «Так ведь вы не в том отеле, мадам!» Как не в том отеле? «Ну да, — объяснил он мне, — ваш отель называется «Appartmenthotel Hamburg», а вы находитесь в «Apartment-Hotel Hamburg Mitte».
Забавно. Но теперь хотя бы понятно, что делать. И я позвонила тем, кто за тридцать евро привёз меня не туда. С учётом ожидания сумма совершенно справедливая, но обидно было очень. «Это целиком наша вина, — сказал Александр, — мы всё исправим, и конечно вам это ничего не будет стоить. Подождите, пожалуйста, водитель сейчас вернётся».
Меня усадили на диван и хотели угостить кофе, пришлось отказаться: в холле было настолько тепло, а диван оказался таким мягким, что выпей я горячего, даром что с кофеином, заснула бы — пушкой не разбудишь. Время шло, Игорь не появлялся. В памяти начали всплывать обрывки историй про русскую мафию в Гамбурге, которыми накануне отъезда пугал меня один случайный знакомый, и я вообразила, как открою сейчас смску, пришедшую от банка после оплаты такси, и обнаружу на счету круглые нули. М-да… Может, позвонить домой и во всём покаяться? Но тут надо мной раздалось спасительное «Мария, ну как же так?!», и малодушная мысль о звонке исчезла. Мне стало весело:
— Это вы у меня? спрашиваете?
— Поедем искать этот ваш «Appartmenthotel», — ответил Игорь, — где он есть? Венден штрассе 282… Я плохо знаю эту улицу.
Когда мы выходили, я обратила внимание, что никакой лестницы с высокими ступеньками, ведущей к ресепшену, здесь нет.
«Appartmenthotel Hamburg» встретил тишиной, прохладой и дешёвым ароматизатором (впрочем, ненавязчивым). Переговорив с девушкой на ресепшене, Игорь спросил:
— Вы сами в номере освоитесь?
Я покачала головой, а девушка воскликнула:
— Вы говорите по-русски?!
Боже, какое это было счастье! Вконец измотанной, мне не придётся сейчас изъясняться на иностранном!
Её звали Кристиной, и была она сама внимательность. Заметив, что, войдя в номер, я поёжилась, она объяснила «Это просто открыто», подвела меня к двум окнам во всю стену, показала, как их закрыть и включить батарею. «А другая?» — «Другая отключена. Может, принести вам второе одеяло?». Видя, как хватает воздух моя рука, пытаясь найти в шкафу третьи плечики, предложила принести ещё вешалок. Таким же образом я получила острый нож (в ящике стола лежал только столовый) и дополнительное кухонное полотенце (оборачивать чашку, в которой я буду заваривать на завтрак овсяные хлопья). Всё показав и принеся обещанное, она рассказала, по каким дням работает, пригласила обращаться за помощью и вышла.
Семь вечера, восемь — по Калининграду. Тридцать семь часов без сна. Я позвонила домой, попросила маму разбудить меня через три часа и, не раздеваясь, рухнула на диван.
Почти сразу же зазвенел мобильный.
— Добро пожаловать в Гамбург! Ну что, с прибытием тебя?
— Я сейчас умру.
Мой питерский друг мгновенно перешёл на профессиональный тон и по-докторски строго спросил:
— Когда ты ела?
— В три утра. У меня в голове эхо.
— У тебя есть что поесть?
— Пятнадцать телячьих котлет в чемодане.
— Отлично! Давай к чемодану — лопать котлеты.
— Не могу. Я хочу спать.
— Потом поспишь. Давай. Я перезвоню через полчаса.
После трёх маминых котлет мне так похорошело, что я разобрала вещи, ещё раз внимательно обошла комнату с обстановкой более чем скромной, но чистенькую, приняла душ и уселась перед телевизором пить чай с шоколадкой. Очень скоро глаза стали слипаться. Я всунула плоскую комковатую подушку в небольшую домашнюю наволочку, открыла окно и забралась под толстое одеяло. С ума сойти! Неужели я добралась до тебя, Гамбург? Здравствуй.
Не место красит человека
Утра в «Appartmenthotel Hamburg» почти не отличались от домашних. Разве что на улице за открытым окном было гораздо тише, чем у нас во дворе, да спросонья я не всегда попадала в ванную с первого раза, норовя свернуть то ко входной двери, то ко встроенной кухне.
И ещё я забыла кофе, в итоге гостиничная кофеварка осталась без дела, а просыпаться приходилось с помощью чая. Простаивала и четырёхконфорочная плита с духовкой, очень похожая на индукционную. Я такими никогда не пользовалась и в незнакомой обстановке начинать не решилась, поэтому телячьи котлеты ела холодными.
В остальном же всё было как всегда: будильник в семь по Калининграду, мамин контрольный звонок спустя час, душ, овсянка в привезённой из дома любимой чашки. Собственно Гамбург начинался ближе к полудню, за порогом отельного номера.
На следующий день после приезда, позавтракав и собравшись выходить, я осознала, что плохо представляю, как добраться до стойки регистрации. Накануне вечером от усталости у меня не было сил исследовать и запоминать дорогу, и я просто взяла Кристину под руку. А время, как водится, поджимало: у отеля уже ждало такси. Первое, что пришло в голову, — позвонить на ресепшен и попросить о помощи. Но трубку никто не взял. Что ж…
Коридор встретил ковровым покрытием и тишиной. Держа трость в правой руке, а левой — касаясь стены, я пошла вперёд. Запертые двери номеров, лишь одна приоткрыта, за ней едва слышно бубнит телевизор. Пара железных ящиков в простенках, поворот, ещё дверь. Шире остальных. Подёргала ручку, толкнула — безрезультатно. Но похоже, мне именно сюда, потому что дальше по ходу — окно и поворот в обратную сторону. Нажала на ручку сильнее, привалилась всем телом — ага!
Воздух здесь был прохладнее, и пространства как будто больше. Медленно продвигаясь вдоль какой-то странной на ощупь поверхности, я торопливо шарила по ней ладонью в поисках кнопки лифта. Вдруг трость скользнула в пустоту. Меня прошиб холодный пот. Спасибо товарищу лейтенанту: положись я только на руки, пересчитывала бы сейчас лбом ступеньки! А так иду ногами. Видимо, в холл. Чтобы удостовериться, набрала на мобильнике номер отеля, и откуда-то снизу донеслись телефонные трели. Я стала спускаться. С каждым пролётом звук делался всё громче. Вот и первый этаж…
— Мария! — грянул передо мной энергичный мужской голос. — А я вас жду.
— Господи!.. Игорь?
— Да. Здравствуйте. Хотел было уже вас искать, но на ресепшене никого. — Он подал мне руку: — Куда поедем?
Гизела
Оставив машину на ближайшей стоянке такси, Игорь довёл меня до Ратуши и усадил на деревянную лавку в фойе. Мимо проходили люди, а я перебирала в уме приветственные фразы из учебников английского и мысленно хвалила себя за то, что послала Гизеле фото, на котором одета так же, как и сейчас.
— Мария, это вы? Здравствуйте!
— Гизела? Здравствуйте! Рада вас видеть!
Я была наслышана о немецких бабушках: жизнерадостные, любознательные и очень деятельные. Моя гид в точности соответствовала этому образу — она много улыбалась, оживлённо говорила на хорошем английском и сразу же взяла инициативу в свои руки:
— Пойдёмте, я покажу вам нашу Ратушу.
Мы вошли в холл. У дверей ласково журчал фонтанчик.
— Это самая чистая вода в городе. Хотите попробовать?
— Спасибо, но нет, — вспомнив о своём недолеченном горле, отказалась я. Конечно же это было неправильно.
Ведя меня по залу, профессор психологии, как и подобает истинному гиду, с явным удовольствием рассказывала о красоте и величии сердца города. Порой её голос сливался с приглушённым гулом других, и приходилось переспрашивать. Как оказалось, среди переговаривающихся не только туристы. Гамбургская Ратуша, являясь историческим памятником, по которому водят экскурсии, до сих пор служит местом работы парламента и сената федеральной земли Гамбург — небывалое для немцев соседство двух ветвей власти, — причём на их заседания может попасть любой желающий.
Миновав двух каменных львов, мы заглянули во внутренний дворик и постояли там у скульптурного фонтана Гигиеи, от чьего имени произошло «гигиена» — понятие для Гамбурга непустое. В конце девятнадцатого века жадность местных коммерсантов и разногласия между законодательной и исполнительной властями города обрекли многих горожан на жизнь в подвалах, помешали строительству станции по очистке питьевой воды и в результате привели к трагедии. Разразившаяся в тысяча восемьсот девяносто втором году холера свирепствовала два месяца, унесла жизни более восьми с половиной тысяч человек и обернулась тяжелейшим экономическим кризисом, который вызвал недовольство Рейхстага и едва не стоил городу статуса вольного. Урок не прошёл даром: водоочистную станцию построили уже через год, вскоре заработала первая в Германии установка для сжигания мусора, сенат наконец принял закон о содержании жилищ, благодаря которому появились более благоустроенные кварталы, а во дворе главного здания ганзейского Гамбурга вместо фигуры бога торговли Меркурия установили статую древнегреческой богини чистоты и здоровья.
Гизела говорила увлечённо и, без сомнения, рассказывала бы ещё, но, по-моему, ей было немного неловко — она прекрасно понимала: то, о чём интересно слушать, непременно нужно видеть. А может, она чувствовала, что это с грустью понимаю и я.
— Пойдёмте, тут есть кое-что специально для вас.
Снаружи, в нескольких метрах от выхода стояла какая-то горизонтальная плита. Гизела положила мою руку на ряды выпуклых точек:
— Вы можете прочесть, что здесь написано?
— Только отдельные буквы.
— О’кей. Смотрите, это Ратуша, вот Мёнкебергштрассе, тут церковь Святой Екатерины, здесь — Святого Петра, а там «Большой Михель», — она водила моими пальцами по макету Старого города с надписями на брайле.
Я знаю, что иногда пальцы видят больше, чем глаза, но архитектура, увы, не тот случай, тем не менее послушно трогала нагретые сентябрьским солнцем скаты черепичных крыш, аккуратные башенки и шпили церквей, бронзовую воду каналов и листву деревьев, и на душе почему-то становилось тепло и радостно.
— Перед вашим приездом я звонила в гамбургское общество слепых и узнавала, как следует вести себя с человеком, который не видит, спрашивала, что говорить, как двигаться…
— Ровно так, как вы делаете это сейчас.
Моя спутница засмеялась:
— Спасибо!
Чтобы попасть к Гизеле, нужно было переплыть Малый Альстер. Узнав о том, что я не гражданка Евросоюза, капитан курсирующего по озеру кораблика отказался везти меня бесплатно, как инвалида, но предложил купить детский билет. Мы поднялись на борт, устроились за столиком с нарисованным на столешнице планом маршрута и больше не говорили о Гамбурге. Ещё только пару раз профессор психологии превращалась в добросовестнейшего гида, но в основном разговор пошёл за жизнь. Гизеле было любопытно, чем я занимаюсь, как обхожусь без зрения, чувствую ли, что сейчас под ногами вода, и разгадаю ли, полагаясь на ощущения, каким образом мы причалим к берегу. Меня же интересовало, почему она взялась со мной погулять — я продолжала разбираться со своими комплексами, — как не уставать от себя и людей и чем её привлекает роль экскурсовода. Прогулочный кораблик меж тем примагнитился к озёрной пристани.
Улица, ведущая к дому Гизелы, была такой же тихой, как сегодняшний гостиничный коридор, и такой же ровной, как тамошний пол. Бордюры, правда, изредка попадались, но были они крохотные и напоминали скорее межкомнатные пороги. Голосов и шагов я не слышала, машин тоже. Городская электричка прошла мимо будто на цыпочках и представилась мне игрушечным поездом, катящимся по миниатюрным рельсам. Было так покойно и уютно, что первые опавшие листья, шуршавшие под ногами, казались специально разложенными украшениями. И совсем не удивило, что однажды рядом звякнул колокольчик и на нас сладко дохнуло фруктовой выпечкой.
Купив в кондитерской вишнёвый пирог и пройдя мимо эллинга, где пережидает зимы яхта Гизелы и её мужа, мы остановились.
— Подержите, пожалуйста, я отопру.
— Ого! — я прикинула на руке вес рюкзака.
— Там книги о Гамбурге. Вдруг вы задали бы какой-нибудь сложный вопрос.
Муж Гизелы тоже был профессором психологии, но по-английски практически не говорил. После того как мы с ним пожали друг другу руки, я попросила проводить меня к холодильнику. Возникла заминка. Из короткого диалога на немецком я поняла, что супруги несколько удивлены, но переспрашивать, куда именно проводить, не стали.
Возле холодильника я жестом фокусника достала из кармана усыпанный янтарём магнитик с изображением собора Канта, главной калининградской достопримечательности, и приложила его к дверце. Корпус оказался пластиковым!
— Ничего-ничего, — смеясь и беря сувенир сказала Гизела, — я прикреплю его в другом месте.
А потом я роняла на ламинат изящные одноногие столики для единственной чашки и безуспешно пыталась продемонстрировать Гизеле работу скринридера. Разумеется, соваться в немецкоязычную Windows без синтезатора немецкой речи не имело смысла. Обидно, что я не подумала об этом дома.
После был ароматный кофе из кофейника на подставке со свечой, пирог, мои рассказы про дорогу, интервью с Гизелой на память и — Даниил, с которым мы договорились встретиться в тот же день и которого хозяйка пригласила покофейничать с нами, когда он за мной зашёл. С появлением Даниила беседа оживилась — будучи русскоязычным, он свободно владел и немецким, что избавило меня от необходимости долго подбирать слова и громоздить длинные описательные конструкции там, где моего английского явно не хватало.
Время пролетело незаметно, настала пора уходить. Мы поднялись из-за стола, мужчины куда-то отошли, и Гизела спросила:
— Вы давно знаете Даниила?
— Только что познакомилась.
— А вам его описывали?
— Нет.
— Он очень красив: смуглая кожа, тёмно-карие глаза, чёрные волосы.
— Гизела, он женат и у него двое детей, —с шутливым сожалением сказала я.
— Ах, Мария, — она стиснула мне руку, разве это имеет значение? Он так красив!
Я улыбнулась. Мне бы такую бабушку…
Мы долго обнимались с профессорской четой на прощанье.
Даниил
— Престижный район…
— Угу, напугал меня своей престижностью, когда мы списывались с Гизелой насчёт встречи.
— Ты хотела попробовать традиционную северонемецкую кухню. Как насчёт лапскауса?
— Не знаю. Профессор этот перемолотый винегрет с мясом и селёдкой отсоветовала.
— Хорошо, поищем что-нибудь другое.
У него был добрый чуть шершавый голос, высокий рост и какая-то особенно заботливая манера вести. Он подстраивался под мою скорость и контролировал меня отведённой назад рукой, когда мы гуськом проходили в узких местах. Трость я всё же оставила на ресепшене — с ней пока было непривычно, —и Даниил догадался, что меня нужно предупреждать о первой и последней ступеньках лестниц, о растущих по мере удаления от профессорского дома, хотя по российским меркам всё ещё очень низких бордюрах.
В метро выяснилось, что я поеду зайцем:
— У меня проездной, а тебе я не куплю билет из принципа. Я звонил сегодня в метрополитен, спрашивал, можешь ли ты проехать бесплатно. Они ответили, что нет, что нужен какой-то европейский документ об инвалидности. Меня это возмутило. Ну сколько у нас бывает слепых туристов в год? Пять, десять? Неужели такой богатый город, как Гамбург, не может покатать их недельку просто так?
— А если контролёр?
— Будет иметь дело со мной. Разберёмся.
Чтобы зайти в вагон, нужно было найти и нажать кнопку на двери. Зато вдоль платформы, за несколько сантиметров до её края шла зернистая широкая полоса, которая, как объяснил Даниил, специально предназначена для слепых и служит ориентиром на станциях — ведёт к лестницам, эскалаторам и лифтам. Интересно, сколько бы при такой инфраструктуре я, ослепнув, просидела дома?
Под землёй мы говорили о самолётах. Даниил рассказывал про специальный аэропорт на окраине Гамбурга, где красят самые большие пассажирские самолёты Airbus А380. Они прилетают сюда зелёными — таков тон грунта, который кладут под краску, только хвост выкрашен в цвета компании-владельца. Мне стало немного не по себе: наверное, я не хотела бы увидеть самолёт в неглиже.
А контролёра, к счастью, не случилось.
После пирога с вишнями очень хотелось пить. В милом ресторанчике, где мы решили поесть, я попросила бокал воды. Оказалось, меня могут напоить даром, если я не против воды из-под крана — есть в Германии такая традиция. Всё ещё переживая из-за того, что отказалась выпить из фонтанчика, на этот раз я согласилась. Принесённый бокал был большим, а вода на вкус самой обыкновенной, водопроводной. Всё-таки стоило попробовать ту, в Ратуше — сейчас могла бы сравнить.
Подали ужин. Весёлых разговорчивых посетителей, должно быть, позабавило поведение русской парочки: она берёт варёную картошку руками, а он кормит её с вилочки солёной селёдкой. Но что было делать? сама со скрученным в рулетики матиасом я не справлялась, а руками вслепую есть гораздо удобнее, чем с помощью столовых приборов, особенно неразрезанные картофелины. В довершение всего после еды Даниил, игнорируя возгласы какой-то фрау, спустился со мной в дамский туалет, лестница куда вела прямо из многолюдного зала.
Наступил вечер. На улице прибавилось смеющихся голосов. Посвежело.
— Ну как тебе традиционная северогерманская кухня?
— Заменить пиво водочкой, и она превратится в традиционную среднероссийскую, — засмеялась я.
— Точно. О! Я знаю, куда мы сейчас зайдём. Не дыши! — Он потянул меня в сторону, открыл дверь, и мы вошли в тепло. — А теперь дыши.
Я вдохнула густой пряный воздух: ваниль, корица, мускатный орех, кардамон, засахаренный имбирь… Пространство вокруг благоухало множеством знакомых и незнакомых душистых названий. Несмотря на сытный ужин, этот запах хотелось съесть. Жаль, что я почти не пеку, да и специи в нашем семейном меню как-то не прижились, а то скупила бы половину лавки.
Через пару домов расположилась аптека. Здесь тоскливо пахло лекарствами, а тактильных тростей — мне было любопытно посмотреть, с чем ходят германские слепые, — не нашлось. В супермаркете, куда мы зашли после, стоял и вовсе унылый дух холодильных витрин и магазинных овощей. Тут мы купили кое-каких гастрономических мелочей, чтобы разнообразить мои завтраки, и хотели взять метта — сырого мясного фарша, который едят, намазав на белый хлеб, сдобрив чёрным молотым перцем и рубленым луком. Но продавщица пригласила прийти завтра: всё было распродано.
Потом, по данному аптекаршей номеру, мы звонили в Общество Красного Креста. Даниил волновался, что без трости и очков я рискую быть сбитой с ног, потому что идущие навстречу люди, не зная о моей слепоте, могут нечаянно меня толкнуть. В Красном Кресте он надеялся раздобыть жёлтую нарукавную повязку с тремя чёрными точками, какую носят в Германии незрячие:
— Тогда я буду за тебя спокоен.
Час был уже довольно поздний, и рабочий день закончился — на звонок никто не ответил. А я вспомнила, что ношение подобных повязок пытались ввести в тридцатые годы в Ленинграде. Неудачно: тамошние слепые носить их не стали. Честно говоря, я бы тоже не надела.
До отеля мы решили идти пешком — вечер был словно создан для прогулок. Я шла и пыталась понять, отчего так переживает Даниил и почему звонкий смех и громкие голоса не разрушают гамбургскую тишину, а напротив — даже оттеняют её.
Венденштрассе молчала. Но это было совсем не то золотистое молчание, как окрест Альстера. Оно казалось усталым и вздыхало прозрачным эхом шагов и шороха сухих листьев. Рабочая улица: автомойка, типография, автобус в пригород… Может быть, она и должна быть такой в конце трудового дня.. А может, это просто я притомилась.
— Почему ты выбрала этот отель?
— Из-за названия. Пока искала, где жить, попадались всякие невады, кронпринцы и гранд-амбассадоры…
— Ну да, — засмеялся Даниил, — названия отпугивают.
Оказалось, что кнопка вызова находится прямо на дверях лифта, а совсем не на стене, как я предполагала сегодня утром. Очутившись в кабине, Даниил взял мою руку и вложил указательный палец в треугольное отверстие:
— Смотри, над ним — нулевой этаж, выше — первый, потом второй, а потом твой. Запомнила? четвёртая от отверстия кнопка.
Он согласился ответить на мои вопросы под запись на диктофон, отказался от чая, посоветовал лечь спать, обнял меня и ушёл.
Игорь
Я уже заканчивала завтракать, когда в дверь постучали. Открыла, на пороге стояла Кристина:
— Маша, к вам там Игорь пришёл. Вы его знаете?
Постановка вопроса была забавной. «По двум телефонным разговорам», подумала я и улыбнулась:
— Да.
Поздоровались мы с Игорем действительно как давние знакомые. У меня, впрочем, одна-две первые фразы всегда выходят лёгкими и дружелюбными. Остальные тоже, но только если собеседник готов поддержать тон. В Гамбурге, я успела заметить, этого «если» не существовало. Игорь из «Taxi Lux» и двое ребят из «неправильного» отеля, Гизела и капитан прогулочного кораблика, Даниил и аптекарша, покупатели и продавщица в ароматном магазинчике — все они разговаривали друг с другом просто, спокойно, тепло.
— Ну а как вы хотите? — риторически спросил Игорь. — Мы же северяне. Суровые, морские, но добродушные. У нас всё по-свойски: привет-привет, мойн-мойн. Всякие официальные гутенморген и напыщенные грюссготт — это вам прямо, потом налево, и там через четыре километра будет вокзал. А мы буквы экономим, потому как люди сдержанные, хотя можем по старой традиции и в зад отправить.
— В смысле?
— Так вы ещё не знаете этой замечательной истории?
Я не знала. День стоял солнечный, лучи грели лицо, хотелось куда-нибудь в парк. И пока мы шли к автобусной остановки, Игорь рассказал.
Двести с лишним лет назад, когда в Гамбурге не было водопровода, жил в городе водонос по имени Ханс Бенц. Однажды он увидел, как служанка сенатора, в дом которого ему доводилось таскать воду, вместе с обмывками выплеснула в сточную канаву столовые приборы. Добрый малый влез в помои. Сенатор получил назад фамильное серебро и «свой» цилиндр в придачу, но, оказавшись истинным джентльменом, виду не подал и вернул цилиндр Бенцу в знак благодарности. Тот и глазом не моргнул: «Великолепная шляпа! Жаль, что так заляпана…» А получив деньги на чистку, озабоченно продолжил: «Однако я вряд ли смогу носить её со своими дырявыми штанами. Что подумают о Сенате горожане?» Возражать было недостойно гражданина, и сенатор подарил Хансу костюм, а при случае, будучи человеком весёлым и либеральным, рассказал эту историю в своём кругу. Честный пройдоха водонос превратился в городскую знаменитость.
Жизнь шла своим чередом, и то ли Бенц переехал в квартиру отставного солдата по фамилии Ху?ммель, то ли женился на скандальной даме, которую звали Ху?ммель и с которой он вёл бесконечный мысленный спор, ходя с коромыслом по улицам и бубня себе под нос «Ты неправа, Ху?ммель, ну ты же неправа!», то ли всё это вместе, но мальчишки стали дразнить его «Ху?ммель-Ху?ммель». С двумя вёдрами воды за пацанами не побегаешь, и Ханс беззлобно огрызался на старонемецком: «Дети, идите в жопу».
Потом водонос умер и стал главным народным героем, а слова? «Ху?ммель-Ху?ммель — Морс-морс» — местным жаргоном, паролем и отзывом, по которым можно безошибочно распознать своего, гамбуржца.
Городская легенда в исполнении Игоря превратилась в смешной житейский анекдот. Мне вообще нравилась его манера рассказывать. Он недоговаривал, пропускал формальные связки мыслей и сюжета, не делал выводов и обобщений, мимоходом подмечая колоритные в своей несущественности детали. В результате всё выходило очень правдоподобно: история — слегка абсурдной, а персонажи — немного мультяшными.
— Ах, Мария, смотрите, нас встречает группа товарищей, — сказал Игорь, когда мы вошли в «Плантен ун Бломен», где остро и тягуче пахло осенью, то и дело стрекотали велосипеды и, захлёбываясь от счастья, визжала ребятня. — У них оранжевые лапы, упитанные попы и длинные носы.
— Га-га-га?
— Ничего от вас не скроешь… И смотрят на нас, между прочим, с явным превосходством.
— Это почему?
— Так они же находятся под охраной государства, а мы-то с вами не находимся. Их тут кормят, поят, вывозят на зимние квартиры — всё как полагается. А вон другая группа. Они стоят на четвереньках, улыбаются, им хорошо.
— Гуси на четвереньках?
— Да что они, дети, что ли? Нет, Толстые дяди и тёти. Стоят друг напротив друга и хлопают друг дружку в ладоши. У одного дядечки пары нет, но он не грустит и играется с воображаемым другом. А там у нас городская тюрьма. Сидят приличные люди по всяким пустяковым делам, в театре играют, по воскресеньям им двери на женскую половину открывают.
— Тюрьма? В центральном парке?
— А что? хорошее место.
Эти его словесные сиюминутные зарисовки были настоящим подарком! Буклетный Гамбург, так восхитивший и расстроивший меня своим статичным великолепием, когда во время подготовки к поездке я ходила по туристическим сайтам, ожил. Словно на огромной роскошной фотографии города, снятого в самом выгодном ракурсе, цветными фломастерами вдруг нарисовали комикс: людей и животных, смешные и серьёзные сценки, грустные и романтические, знакомые и непривычные. Я вслушивалась в них; они захватывали и создавали иллюзию зрения.
Уверена, чутьём опытного экскурсовода Игорь очень быстро угадал, что меня в гораздо меньшей степени интересуют подробности прошлого, чем живые картинки настоящего, и потому давал историческую справку по ходу, фоном к тому, что происходило вокруг, довершая родившийся в моём воображении образ разрисованного постера.
Оставив позади сладкий запах осенних деревьев, мы оказались на оживлённой улице с глухо цокающим светофором и подошли к памятнику немецким солдатам. «Пусть мы умрём, но родина живёт», — перевёл Игорь слова на постаменте. Мне сделалось немного не по себе. И хотя памятник был поставлен в честь павших во время первой мировой, но всё равно вспомнились страшные рассказы бабушки о бомбёжках; скупые папины — про его старшего брата, совсем мальчишкой погибшего под Смоленском и не успевшего стать моим дядей; и слова из мемуаров прадеда: «прошёл всю войну»… Было странно и жутко от того, насколько похожи и розны чувства, охватившие меня здесь, перед монументом погибшим врагам, и наполнявшие до?ма, перед Вечным огнём.
На верхней палубе прогулочного кораблика было многолюдно. По правому борту вдоль берега Эльбы тянулся город, по левому — порт с кранами, доками и огромным контейнерным терминалом. Я сражалась с пронизывающим ветром за капюшон своей куртки, отчаянно сморкалась, всякий раз вызывая недовольное ворчанье какой-то немецкой бабушки, и пыталась расслышать Игоря, слова которого сносило куда-то за корму, в галдёж чаек.
— Нам ещё повезло, — сказал он, когда, сойдя на берег, мы сели в тишине рыбного ресторана, — а то приходила тут «Queen Mary 2». Это, вы знаете, самый большой пассажирский корабль в мире. Так вот, заходя, каждое судно должно поприветствовать порт. А у неё такой гудок, о-о-о! И вот она ка-а-ак!.. А ей в ответ — эти наши речные трамвайчики. Что тут началось, вы себе не представляете! Перекличка в детском саду.
Из вымороженных крохотных рюмочек мы выпили обжигающе холодного «Аквавиту» — сорокоградусной настойки на травах и специях, с помощью которой Игорь надеялся согреть меня и облегчить мой жестокий кашель. Потом он вынул хребет из поданной мне свежайшей камбалы, по местному рецепту зажаренной в сале, и уехал показывать Гамбург какому-то отставному генералу. Камбала была большой, восхитительной и дорогой, а кофе мне не понравился.
Говоривший по-английски официант легко согласился отвести меня в туалет, показал, что там как, и терпеливо ждал в холле, пока я выйду. С кредитной картой тоже проблем не возникло, но я совсем забыла про деньги стола, как немцы называют чаевые. А ведь были в кошельке монеты! Засиделась я дома, засиделась…
Владелец «Taxi Lux» приехал лично и зашёл за мной прямо в зал. Вживую он звучал гораздо мягче, чем по телефону, но был таким же спокойным и внимательным к деталям — предупреждал обо всех ступеньках и прикрыл рукой край кузова, чтобы я не ударилась головой, садясь в машину. По дороге в отель мы обсудили с ним наши планы: он собирался расширять бизнес, а я — поспать.
Выспаться я конечно не выспалась, но вздремнула неплохо и к назначенному часу спустилась в холл. Вскоре, как и обещал, подошёл Игорь. Мы хотели попасть на цветомузыкальное представление с фонтанами в «Плантен ун Бломен».
В сумерках парк па?хнул ещё более пряно и холодно, чем днём. Где-то за деревьями ласково журчала вода и жарил джаз, смеялись люди. Иногда нас обгоняли, но в основном народ шёл навстречу — шоу уже закончилось. Может, и к лучшему. Глупая была затея: стоять и смотреть в темноту, где для остальных под музыку бьют и разлетаются горящими брызгами разноцветные струи воды. Хуже того: просить описать то, что описанию не поддаётся. Слепота лишила меня полноты впечатлений, Это просто надо принять. Я не могла из-за упрямства.
Ужинали мы в каком-то простеньком ресторанчике. Между тарелками с отменным гуляшом и фантастическими свиными рёбрышками лежал диктофон. Игорь отвечал на мои вопросы: «Ну и что, что слепая? Ну и что, что приходится вам больше, чем зрячему, объяснять?. Говорить это ж не мешки таскать. Вы знаете, я вообще считаю, что вы самый правильный клиент. Чтобы понять исторический материал, его нужно увидеть, прослушать, прочувствовать, потрогать, попробовать на вкус, на зуб — как угодно, и только тогда человек войдёт в него, как старый острый нож в доброе славянское масло. Вы ведь так сегодня и делали. Ну а что вы не видели? Кто кому что построил, как перестроил? Но это ж не всегда нужно, люди-то разные. Кто-то по музеям из конца в конец, кто-то по экскурсиям группами, а кому-то, чтобы Италию, скажем, понять, макарон их достаточно, пиццы и танцев до упаду. Так что вы не переживайте. Мне, честно вам скажу, в радость было с вами погулять».
Мы вспомнили добрым словом Наталью, давшую мне его телефон, а я всё жалела, что не записывала Игоря на протяжении дня.
Остаток вечера прошёл на Реперба?не, до начала XIX века добропорядочной улицы, где изготовляли корабельные канаты. Но получив снасти, суда уходили, увозя в другие порты свои команды и их заработки. Власти Гамбурга такое положение дел не устраивало, и было принято решение создать в городе полный любви уголок, куда тянуло бы из суровых морских будней.
Сегодня Греховная миля — это ещё три улицы, помимо самого Репербана, с десятками борделей, стрип-клубов, секс-шопов, кабаре, баров, ресторанов и дискотек, со своими театрами, полицейским участком, музеем и площадью «Битлз», которые выступали здесь, будучи ещё-не-легендарной пятёркой.
Идти в гудящей толпе можно было только друг за другом. Воздух тяжело и гулко бухал басами и взрывался ударными — казалось, музыка гремит отовсюду. Под ногами время от времени звенели бутылки. Удивительно, но никто не толкался, на ноги тоже не наступали, а как-то раз над головами лихо и смачно взметнулся русский мат.
Игоря я практически не слышала, до меня долетали лишь обрывки его фраз:
— Вот дамы лет шестнадцати в смешных ботфортах и коротких штанишках раздают… всем… с синими ногами… лет семидесяти… блины в форме «Always» с джемом… весёлый арабский юноша… и вот он ест эти блины… большую белую собаку… с большой грудью и надписью «полиция»… это значит, у неё день рождения или свадьба… осторожно, одна ступенечка вниз… толстые солидные люди ведут толстых и солидных женщин… а там всё, что касается пива… Шапка съехала, хохочет… сплошная радость… никогда не заканчивается… полная свобода и единение…
От Репербана Игорь взял такси. Водитель-немец, услышав, что мы говорим по-русски, спросил у него:
— Фрау из России?
— Да.
— Откуда?
— Из Калининграда.
— Кёнигсберг?! — воскликнул таксист. Землячка! Моя семья оттуда. Там у деда дом и лавка была. Всё потеряли из-за этой войны!.. Собака Гитлер…
Тогда я ещё не знала, что мы трое, случайно оказавшиеся в одной машине, представляем собой совершенный исторический треугольник: Игорь, чей папа, защищая свою Родину, в сорок пятом штурмовал Кёнигсберг, таксист, чья семья результате этого штурма родину потеряла, и я, которая её обрела.
Прощаясь со мной у дверей лифта, Игорь сказал:
— Ну, берегите себя, Марья. И звоните, заскучаете — непременно звоните. Ото всех отобьюсь, примчусь.
Галя
Едва мы встретились, стало понятно, что вместе нам будет непросто. Галя действительно плохо слышала, а я всё время забывала, что произносить слова нужно медленно и отчётливо, а в шумных местах лучше вообще молчать, потому что через слуховой аппарат все звуки слышатся одинаково громко, сливаясь в сплошной гул. И ещё вдруг оказалось, что Гамбург, который я считала тихим городом, невероятно шумен — поговорить в нём со слабослышащим было негде.
Меня, любящую длинные живые разговоры, ситуация угнетала и раздражала. Какое-то время я надеялась на появление Марии: ещё один человек, больше общения… Встретиться с ней в пятницу за деньрожденческим коктейлем не вышло, и мы договорились, что в субботу она присоединится к нам с Галей. Но к Ратуше в назначенный час Мария не приехала, телефон её был недоступен. Позже выяснится, что она проспала и вышла из дома с разряженным аккумулятором. Мы так и не увидимся.
Когда надежды не осталось, мной овладела тоска: впереди — весь день, целый день из неполных пяти моих дней! Но делать было нечего, надо было приноравливаться к положению. Я догадалась набирать на экране мобильного то, что действительно нужно сказать, и старалась больше слушать, практически не задавая вопросов, не вставляя по ходу беседы весёлых замечаний. С непривычки было сложно, но постепенно я освоилась и временами даже ловила себя на мысли, что получаю искреннее удовольствие.
Галя говорила правильно и ровно, но некоторая бедность интонаций сглаживалась мягкостью голоса, а довольно простые предложения, последовательно выстроенные друг за другом, очень шли к её рассудительным незамысловатым историям — про мужа и трёх дочерей; про то, как поддалась на уговоры старшей, разрешила ей на шестнадцатилетие сделать пирсинг и теперь боится, что та проколет язык; про дедушку, который во время второй мировой по приказу пошёл воевать, но выбрал флот, чтобы не сражаться против России; про подружку-афганку, которая подала на развод с избивавшем её мужем и которую она теперь навещает в общежитии какой-то организации, защищающей права женщин; про то, что мечтает работать экскурсоводом, библиотекарем или помощником учителя, но немецкие чиновники никак не отправят её на соответствующие курсы, и ей приходится упаковывать заказы в «Quelle»; про то, что любит музыку и не представляет, как станет жить, когда слух исчезнет…
Наверное, в том, что Галя вызвалась прокатиться со мной на джазовом поезде, было нечто похожее на моё желание увидеть цветные фонтаны.
Вот уже пятнадцать лет, как в одну из сентябрьских суббот по ветке гамбургского метро, с которой открываются потрясающие виды на город, отправляется состав из четырёх вагонов, в каждом из которых играет джаз-банд. Во время остановок можно перебежать из вагона в вагон, чтобы послушать другую группу, а спустя час, сделав круг, поезд останавливается, и его импровизированные сцены занимают новые музыканты.
Мы попали на поезд в середине маршрута. Набившиеся в вагон люди, ещё не остыв от затихшей только что музыки, свистели и хлопали в ладоши, где-то перед нами надрывно кашлял ребёнок. А потом двери закрылись, всё дрогнуло, заиграло фортепьяно, вступил кларнет, взвизгнули трубы, жарко и сипло задышал саксофон. Играли классно, от души. Во время последнего перегона Гале каким-то чудом удалось переговорить со служащим метрополитена, ехавшим рядом с нами, и на следующей станции, когда поезд опустел, он отвёл нас в вагон, где была группа с вокалистом. Нам не пришлось штурмовать музыкальный состав ещё раз.
«And I think to myself: what a wonderful world…»
Мне стало стыдно за своё недавнее раздражение, и ещё сильнее — когда, выйдя из метро, Галя сказала: «Давай зайдём на работу к моему мужу? Там тихо, я немного отдохну».
Если я распознаю? оттенки настроения по голосу, она наверняка превосходно читает мимику. Каково же ей, постоянно слыша неестественный грохот, от которого гудит голова, видеть моё хмурое напряжённое лицо, оставаться мягкой и внимательной, не забывать предупреждать о ступеньках и прилежно вычерчивать пальцем на моей ладони то, что сложно описать? Что чувствовали все те, кто когда-либо гуляли со мной и не могли просто сказать «Ух, ты! Вон там, смотри! Круто, да?», а были вынуждены долго подбирать правильные слова или переживать увиденное в одиночку? Они, наверное, тоже уставали и досадовали. От всех этих мыслей ощущение дискомфорта не исчезло, но притупилось.
Потом мы покупали батарейки к диктофону — остатки той, что стояла сейчас, ушли на джаз и дождь, за которым через распахнутую дверь кафе, где мы пили чай, слышался контрабас, — и Галя, восхищая меня своей обстоятельностью, сравнивала цены, производителей, ёмкости и количество штук в упаковке. Из магазина мы отправились ужинать, учитывая дальнейшие планы — поближе к церкви Святого Михаила. Выбранным наобум заведением оказался недавно открывшийся ресторанчик с американской кухней. Пока русскоязычная официантка расставляла перед нами салатницы и сковородки с нежными отбивными и чудесной жареной картошкой без кошмарных хрустящих корочек, я успела подарить Гале на память янтарный браслетик, а она — ответить на мои традиционные вопросы, которые я наскоро набила в редакторе смс.
До дна за встречу не понадобилось: согреть ноги хватило и глотка. Уходя, я вспомнила свою вчерашнюю оплошность в рыбном ресторане и оставила на столе несколько монет. Может, на евро больше, чем следовало — не хотелось, чтобы чуть тронутая стопка выглядела обидно: еда была очень вкусной и, самое главное, почти не солёной.
Пока мы ели, опять пошёл дождь и началась Ночь церквей. В «Большом Михеле» под джазовый аккомпанемент играли на органе Баха. Мне идея не понравилась. Дождавшись перерыва, я поделилась ощущениями с Галей. Она ответила, что у неё тоже всё рассыпается. Мы посидели ещё, и когда звуки в очередной раз смолкли, ушли. В остальные четыре главные церкви города решили всё же не ехать, а выспаться, чтобы хотя бы к семи попасть завтра на знаменитый Рыбный рынок.
До «Taxi Lux» я не дозвонилась. Пришлось добираться на метро, а потом вызывать такси с помощью странного устройства, стоявшего недалеко от станции. Сняв с рычага динамик-колокольчик и услышав сигнал, надо было произнести в микрофон написанный на аппарате адрес. Мы разделили задачу: сигнал ловила я, адрес называла Галя.
Она довела меня до лифта и уехала домой на той же машине.
* * *
Воскресное утро было самым прекрасным и самым бездарным из моих гамбургских утр. Я спала до полудня, пропустив сначала Рыбный рынок, а потом — концерт Брамса.
От рынка я отказалась довольно легко, стоило только по возвращении залезть под одеяло; сразу отправила Гале смску с извинениями. А к концерту честно пыталась проснуться, трижды переводя будильник ещё на полчаса и принося жертвы: с сотрудниками концертного зала уже есть договорённость, меня обещали встретить (о’кей, не полезу в душ), за билет уплачено сорок евро (ладно, пропущу первое отделение с Ба?ртоком), хороший человек своё время тратил — программу изучал, схему зрительного зала, с персоналом филармонии списывался, билет на немецком сайте помогал купить (хорошо! не стану завтракать…). Из-за того, что старания знакомого окажутся напрасными совесть мучила ужасно. Но я её всё-таки победила.
В час приехала Галя. С ответным подарком — большой керамической кружкой, украшенной рельефными изображениями символов Гамбурга. Взяла меня за указательный палец:
— Вот Ратуша, чувствуешь? Герб, это церковь Святого Михаила, вокзал Ландунгсбрюкен, человечек в цилиндре — Хуммиль-Хуммиль, тут парусник «Rickmer-Rickmers». Рядом с ним (но здесь его нет) стоит «Cap San Diego», о котором было написано в твоём объявлении. Ты хочешь сейчас поехать?
— Да, только куртку надену.
Под курткой явно не хватало свитера — пока мы добирались, я порядочно замёрзла, и мысль о том, что едем мы на теплоход, забавляла и грела.
У сходней Галя помедлила:
— Он очень большой. Я не знаю, как тебе объяснить, какой…
Немного подумав, она повела меня вдоль причала. Пройдя несколько метров мы развернулись («Вот, смотри») и зашагали в обратную сторону, а когда остановились, Галя сказала:
— Это его длина.
— Двести сорок один шаг, ответила я, оценив про себя её находчивость.
Не знаю, чем я думала, когда решила здесь побывать. Белый лебедь Южной Атлантики, необыкновенное изящество форм, настоящая драгоценность, плавучий отель, корабль-музей, который несколько раз в год выходит в море и где все экспонаты можно трогать руками, — писал о нём интернет. Скорее всего, сработал красивый образ: мне захотелось новых тактильных головоломок в романтической обстановке. А что может быть романтичнее морского белого лебедя?
Но ничего интересного для пальцев на судне конечно не было. Приборы в рулевой рубке спрятаны в брызгонепроницаемые корпусы — глухие железные ящики; штурвал и телеграф для связи с машинным отделением заблокированы цепями — корабль-то действующий. Тем не менее Галя старательно водила моей рукой по всему и подробно описывала то, что видела. Это было очень трогательно и скучно. В конце концов я позвонила папе. А что было делать? Интересно же, что это за шкаф со стеклянными трубочками и котелок с привинченной прозрачной крышкой, через которую видна градусная шкала. Папа вздохнул и прочёл целую лекцию о гирокомпа?се и судовой дымосигнальной системе обнаружения пожара.
Из рубки мы вышли на открытую палубу. Солнце иногда пробивалось сквозь порывы холодного ветра, кричали чайки, слышался плеск воды, что-то стучало, гудело, вертелось — работало. Наверняка отсюда отличный вид на порт. Но Галю я спрашивать не стала, просто стояла, погрузившись в звуки, а когда совсем замёрзла, предложила пойти внутрь.
Корабельная надстройка вызвала у меня отвращение. Если здесь и была романтика, то какая-то засаленная. В спёртом воздухе висел затхлый унылый запах, а всё, до чего я дотрагивалась, казалось грязным. Одни каюты сухогруза были превращены в экспонаты — путь в них преграждали натянутые поперёк дверных проёмов верёвки, — в других жили: там кто-то ходил, кашлял и, кажется, даже курил. Это соседство пустых музейных комнат, где были аккуратно застелены койки, и жилых, откуда доносились неясные звуки и запахи, производило жутковатое впечатление. Настроение становилось всё хуже и хуже. Вспомнив шутливое обещание Игоря примчаться, я позвонила ему и спросила, не сможет ли он приехать. Он ответил, что освободиться часа через полтора-два.
В машинное отделение мы спускаться не стали, в цепном ящике потрогали якорную цепь, на палубе — запасной якорь и (под папину лекцию номер два) все что были швартовые устройства: шпиль, брашпиль, кне?хты, клю?зы, швартовые концы. Морские термины — единственное, что было романтичного на «Cap San Diego». Я покидала его разочарованной и замёрзшей. А ещё начинало хотеться есть.
На причале нас встретил Игорь; вместо приветствия надел мне на голову шерстяную рыбацкую шапочку и дал в руку банан. Наступило счастье! А после, поговорив с Галей, попробовал отрегулировать её слуховой аппарат, но оказалось, что ничего большего добиться от этой модели уже нельзя.
Беседуя об эмигрантской жизни мы прокатились на речном трамвайчике. Галя хотела, чтобы я почувствовала, как это — плыть по реке. Говорить ей, что ощущение мне уже знакомо, я не стала, тем более что, по словам Игоря, на подобных корабликах можно было выпить чаю, кофе и даже горячего красного вина. Но мы, похоже, сели на какой-то неправильный кораблик, поэтому я грелась, кутаясь в Галину шаль, очень ажурную и синтетическую.
На берегу меня угораздило сказать, что я вот-вот умру от голода. Игорь свернул к первому же попавшемуся кафе: «Если дама говорит, что умирает, её надо спасать. Может быть, это неправильно, но я всегда та?к делаю». Заведение оказалось откровенной забегаловкой: пакетный суп-пюре, сосиски из микроволновки, явно замороженная пицца. Я ела и с нежностью вспоминала гречневую кашу, мамины борщи, котлеты… Однако когда мы вышли на улицу, шаль у Гали уже не взяла.
Воскресенье заканчивалось, таяли мои гамбургские каникулы. Гале завтра на работу, Игорь (слышно по голосу) подустал, впрочем как и я. Но хотелось чего-нибудь ещё: зайти куда-нибудь поблизости, коснуться чего-нибудь нового, незнакомого…
В легендарном «Hard Rock Cafe» пересмотрели футболки. На ощупь ничего необычного, но зато есть с видами Гамбурга. Купила в подарок. У старого речного вокзала Ландунгсбрюкен спустились на лифте под Эльбу, в столетний туннель. Визитная карточка города, шедевр инженерной мысли, дизайн начала двадцатого века, стильная съёмочная декорация, трек ежегодного гамбургского марафона. Потрогала керамические рельефы на стенах: угорь, камбала, креветки…
Всё.
В ночном автобусе мы были одни. Галя выходила первой. Обнялись. Вдруг стало очень жаль, что всего два дня, что расстаёмся. Обещала написать, когда приеду. Игорь приглашал её звонить, чтобы попытаться решить вопрос о новом слуховом аппарате.
По Венденштрассе шли молча. Я слушала, как Игорь время от времени поддевает носком ботинка сухие листья.
— Падают, падают, падают листья. Ну и пусть, зато прозрачней свет…
— Ох, милая, вы ещё и поёте…
Он поднялся со мной в номер:
— Господи, кто вам посоветовал этот ужасный отель? В следующий раз будете собираться в Гамбург, позвоните мне, я вас устрою в шикарном месте.
Я обняла его, мы попрощались.
Игорь
Утром Игорь позвонил:
— Мари?ичка, дорогая, я, увы, не смогу подъехать. Как ни отбивался, но придётся показывать ребятам и девчатам наш ганзейский вольный город, ну вы понимаете. Выпейте кофе без меня, а мы ещё своё возьмём! Поклон славному Кёнигсбергу, родителям и домашним животным.
Стало грустно. Что теперь делать? До поезда четыре часа, завтрак съеден, посуда вымыта, вещи упакованы — только тапочки положить… И тут мне вспомнились объявления от шопинг-гидов, то и дело попадавшиеся на глаза, когда я искала в интернете тех, кто погуляет со мной по Гамбургу. Согласно им я находилась в самом магазинном городе Европы, в покупательском раю, где каждый непременно подберёт что-нибудь на свой вкус и кошелёк. А я лишь случайно купила футболку? Срочно нужен был человек, у которого хватило бы терпения на шопинг со слепым. Точнее, со слепой…
Мест для поисков было немного, по сути — одно-единственное. Внимательно выслушав мою просьбу, Александр извинился и сказал, что к сожалению, сам составить мне компанию не сможет, так как должен ехать по вызову в один из окрестных городков, но пришлёт очень ответственного водителя по имени Игорь. «Это не тот Игорь, с которым вы ездили, но тоже очень хороший человек. Вы останетесь довольны», — пообещал владелец «Taxi Lux».
В комнате было тихо. Не доносилось ни голосов постояльцев — из соседних номеров, ни звука шагов — из коридора. Впрочем, как и во все прошедшие здесь дни. Я выключила батарею, открыла окно. Пару минут послушала звонкое чириканье воробьёв, потом переобулась и спрятала в чемодан тапки. Вот и всё. А у меня только-только стало получаться безошибочно подходить к тому месту, где на длинной кухонной столешнице стоял чайник…
Игорь ждал в холле. На ресепшене никого не было. Я положила ключ на стойку, и мы вышли из отеля.
— Что вы хотите купить, Мария?
— Даже не знаю, — растерялась я, лихорадочно соображая, что бы такого приятного и полезного привезти домой. У мамы сломался зонт и разваливался кошелёк; хороший давний знакомый, не раз поддерживавший меня словом и ещё чаще делом, курил одну за другой; папе… С папой сложно: он всегда категорически против подарков. — Дамский зонтик и кошелёк, мужскую зажигалку и… может, что-нибудь ещё. А потом хотелось бы выпить кофе в какой-нибудь кондитерской.
— Честно говоря, я плохо разбираюсь, где что продаётся… Но жена наверняка подскажет. Если не очень занята.
Собственно, я ни на что особо не рассчитывала. В конце концов, просто развлекусь — погуляю вдоль полок, поверчу в руках разложенные на них товары.
Супруга Игоря на звонок не ответила — «Вообще-то, у них на работе не поощряют телефонные разговоры», — и мы просто свернули на Мёнкебергштрассе, самую известную торговую улицу Гамбурга.
Солидный «Сатурн» торговал бытовой техникой. Стоявший через дорогу «Карштадт спорт» зонтами был небогат, а те, что нашлись, Игорь сходу забраковал: «Стоят дорого, а смотрятся дёшево». В самом деле, грубая склизкая ткань, топорщась кривыми складками, производила убогое впечатление.
Расположенный неподалёку «Карштадт классик» предлагал куда больший ассортимент, однако и тут наши мнения постоянно совпадали. Я с подозрением трогала шатающуюся ручку — Игорь замечал некачественные швы; если ему не нравились хлипкие спицы, у меня вызывали сомнения разболтанные сочленения стержня; зонт, который я находила слишком длинным или чересчур тяжёлым, мой спутник считал чрезмерно пёстрым или не по-женски мрачным. Было досадно и весело. А время шло…
Мы заканчивали разбираться с первым стеллажом, когда я почувствовала слабость в коленях. Оставив меня на высоком кожаном табурете запивать соком гипогликемию, Игорь ушёл вглубь зала. Вернулся он с тремя крепкими лёгкими зонтиками, уютно ложившимися в ладонь и запросто помещавшимися даже в мою сумочку. Выбрать я не смогла и позвонила маме, включила громкую связь. Мама заметно колебалась:
— Тёмно-оранжевый… Свекольный… А какого-какого цвета коричневый?
—Он похож на молочный шоколад… Но молока немного. А более светлой линией нарисован такой, знаете, восточный орнамент… из цветов и листьев.
— Турецкие огурцы?
— Да-да, он в огурцах.
«В огурцах»?! И сказано так легко, естественно. После этого казалось само собой разумеющимся, что среди десятков кошельков Игорь в два счёта нашёл тот самый, и ничуть не удивляло то, как, внимательно разглядывая зажигалки, он отвергал безвкусные, неинтересные, вычурные, слишком простые, обязывающие или скучные.
Купленная в конце концов Zippo была превосходна: тяжёлая, с мягко отщёлкивающейся крышечкой и фактурным огнивом. Но в ней ничто не напоминало о Гамбурге! Американская зажигалка с лесными пейзажами на шершавых боках. Вдобавок неизвестно, работает ли: заправлять её бензином из приобретённой тут же фирменной ёмкости продавщица отказалась, сославшись на то, что ни разу этого не делала.
— Всё будет в порядке, — мягко убеждал меня Игорь, пока мы шли к машине, — это хороший магазин. Даже если вдруг она окажется неисправной, не надо расстраиваться. Запомните: мы сделали всё что могли.
Я села на переднее сиденье, он захлопнул за мной дверцу и исчез, а когда появился, в салоне запахло расплавленным сыром и горячим тестом. Поезд уходил через полчаса, и ни в какую кондитерскую мы конечно не попадали, поэтому Игорь купил мне стаканчик кофе со специальной походной крышкой и небольшую пиццу, удобно упакованную в картонный конверт. До вокзала было рукой подать, и такси ехало медленно, чтобы я успела перекусить.
Две поездки и почти три часа гуляния по магазинам, тарифицировавшиеся как ожидание, обошлись в кругленькую сумму. За угощение Игорь брать деньги наотрез отказался:
— Нет-нет! Это то немногое, что я могу для вас сделать.
У павильончика «DB Information Nord», где меня уже ждали, он попрощался, наказав звонить, если что-нибудь случится или пойдёт не так. Я улыбалась и сдерживала слёзы.
Поезд ушёл по расписанию. Когда вагон тронулся, я позвонила своим новым знакомым ещё раз поблагодарить всех за гостеприимство. Голоса звучали радушно и весело, но уже из другой, за тысячу километров от меня, жизни.
* * *
На этот раз невкусного чаю на берлинском Hauptbahnhof мне налили за небольшую плату. «Мы принимаем маленькие пожертвования, мадам», — ставя чашку на стол, сказал вежливый молодой человек из «Deutsche Bahn Mobility Service Center». Я протянула ему на ладони мелочь, звеневшую в кошельке после покупки зажигалки. Он поблагодарил и взял пару монет. С чаем я доела купленную Игорем пиццу. Остывшую, но вполне сносную.
А потом был поезд Берлин–Гданьск, купе с неработавшим отоплением и единственным из шести пустовавших сломанным креслом. Всё в полном соответствии с билетом.
— Зи?мно? — каждый раз спрашивал меня польский кондуктор, заглядывая после очередной остановки проверить, не появились ли у меня безбилетные соседи.
— Ба?рдзо! — отвечала я, ёжась и потирая руки, засунутые в оба рукава, словно в муфту.
Поляк цокал языком, заходил внутрь и то ли смотрел на что-то под багажной полкой, то ли что-то там подкручивал. Через пять часов он сжалился и пересадил меня в другое купе, тоже пустое, но натопленное так, что сразу потянуло в сон.
В Гданьске меня встретили двое сотрудников службы поддержки путешествующих инвалидов — один постарше, другой помоложе. Одноклассника на перроне не было, и это их несколько удивляло. Они уже крепко взяли меня под руки, когда я, услышав перед собой сбитое бегом дыхание и знакомое «Маша!», засмеялась:
— Мы сделали это!
— Да я вижу, — улыбнулся он.
Дальше были «Макдональдс», вялая картошка фри, кипяток в фирменном бумажном стакане, полуночный Гданьск, граница, спящий Калининград, родной подъезд. И мама сказала:
— Ты как будто выросла.
— Просто мы не виделись целую вечность.
Маша Дягилева
ДиаНовости 186,187,188,189
Обсуждения